Виктор Астафьев - Юрий Ростовцев

События фронтовой жизни она сама описала в своих повестях, а также в светлой книге воспоминаний «Знаки жизни», не раз рассказывала и мне об этом.

До осени 1942 года, пока не начала формироваться добровольческая бригада, Виктор работал составителем поездов. «Нас было трое распределено, — вспоминал Астафьев. — Двое как-то сразу угадали в эту бригаду, меня подзадержали, я ушел позже. Только в конце октября 1942 года попал в 21-й пехотный полк под Бердском, возле Новосибирска. 70 человек перевели в 22-й автополк, что стоял в военном городке Новосибирска».

На фронте Астафьев поначалу был назначен шофером «газушки», служил в 92-й артбригаде, которая стояла на переформировании. Весной 1943 года их полк в составе 92-й гаубичной бригады, переброшенной с Дальнего Востока, начал двигаться в сторону фронта. Шоферская баранка Виктору не по душе, и он проходит подготовку на артразведчика, потом получает еще одну специальность — связист взвода управления. В этой своей солдатской должности он пробудет до третьего тяжелого ранения.

Как связист он участвует в боях на Брянском, Воронежском, Степном фронтах, воюет в составе 3-го дивизиона 92-й Проскуряковской гаубичной артбригады 17-й Киевско-Житомирской орденов Ленина, Суворова, Красного Знамени арт-дивизии прорыва, входившей в состав 7-го арткорпуса — основной ударной силы 1-го Украинского фронта. Корпус был резервом Главного командования.

В сентябре — октябре 1943 года Астафьев участвует в форсировании Днепра, воюет южнее Киева на Букринском плацдарме, где получает ранение. 25 ноября того же года награждается первой своей боевой наградой — медалью «За отвагу».

Зимой 1944 года он участвует в Корсунь-Шевченковской операции, затем — в весеннем наступлении под Каменец-Подольском, удостаивается ордена Красной Звезды.

«Первый прорыв, — пишет Астафьев, — наш корпус делал на Брянском фронте, во фланг Курско-Белгородской дуги. И когда „началось!“, когда закачалась земля под ногами, не стало видно неба и заволокло противоположный берег Оки дымом, я, совершенно потеряв „рассужденье“, подумал: „Вот бы мою бабушку сюда!..“ Зачем бабушку? К чему ее сюда? — этого я и по сию пору объяснить не сумею. Очень уж бабушка моя любила меня вышутить, попугать, разыграть, так вот и мне, видать, тоже „попугать“ ее захотелось».

Он с горькой усмешкой вспоминает о том, что поначалу солдатикам нравилось, что они находятся в резерве. Они просто еще «не дотюхивали», что вот этим-то резервом дыры и затыкают. Это они в полной мере ощутили, когда их срочно перебросили под Архтырку, поставив задачу занять оборону и задержать фашистскую танковую атаку до подхода основных сил. Бригада с честью выполнила свой долг и задержала танки противника, выдержав пять часов немыслимо страшного боя. Из 48 орудий осталось полтора, одно — без колеса. Противник потерял около двух десятков боевых единиц — машин, танков и множество пехоты… «Небо было в черном дыму от горящих машин, хлеба, подсолнуха, просяных и кукурузных полей, зрело желтевших до боя (стоял август), сделались испепеленными, вокруг лежала дымящаяся земля, усеянная трупами. Вечером на каком-то полустанке из нашего третьего дивизиона собралось около сотни человек, полуобезумевших, оглохших, изорванных, обожженных, с треснувшими губами, со слезящимися от гари и пыли глазами. Мы обнимались, как братья, побывавшие не в небесном, а в настоящем, земном аду, и плакали. Потом попадали кто где и спали так, что нас не могли добудиться, чтобы покормить».

Напряжение на фронте порой достигало такого накала, что он 1 мая 1944 года даже не вспомнил о том, что ему исполнилось 20 лет. «И знаете, отчего я забыл-то? Что этому предшествовало? Военное наступление. Тяжелейшее, сумбурное, хаотические бои и стычки с окруженным в районе Каменец-Подольска, Чорткова и Скалы противником… Об этих боях даже в таком, тщательно отредактированном издании, как „История Второй мировой войны“, сказано, что она, операция по ликвидации окруженной группировки немцев в районе Чорткова, была не совсем хорошо подготовлена, что „командованием 1-го Украинского фронта не были своевременно вскрыты изменения направления отхода 1-й танковой армии противника“, вследствие чего оно, командование фронта, „не приняло соответствующих мер по усилению войск на направлениях готовящихся врагом ударов…“».

Не трудно представить, что на самом-то деле творилось в тех местах, где шли бои, охарактеризованные в официальном издании как «не совсем удачные» или «не очень хорошо подготовленные».

Окопная правда, которую на основе своего личного опыта постигали на передовой Василь Быков, Виктор Астафьев, Вячеслав Кондратьев, Иван Акулов, Константин Воробьев, потребовала многих лет осмысления, прежде чем воплотиться в военные повести и рассказы. Астафьев был одним из тех, кто пытался преодолеть стереотипы, внедренные в сознание читателя авторов скороспелых произведений.

Кстати, само понятие «окопная правда» не сразу утвердилось в нынешнем понимании, был в нем когда-то и презрительный оттенок. Лучше об этом говорит сам Астафьев:

«О войне? А что я о ней знаю? Все и ничего. Я был рядовым бойцом на войне и наша, солдатская правда, была названа одним очень бойким писателем „окопной“; высказывания наши — „кочкой зрения“. Теперь слова „окопная правда“ воспринимаются только в единственном, высоком их смысле, автор же презрительных изречений, сражавшийся на фронте в качестве корреспондента армейской газеты, и потом, после войны, не переставал „сражаться“ — писал ежегодно по злободневному роману, борясь за ему лишь ведомую „правду“, бросал гневные слова с трибун, обличал недозревшую нашу литературу, много употреблял всуе слов чистых и святых, все чего-то гневался, дергался, орал. Но время — судья беспристрастный и беспощадный. Двадцать лет минуло со дня кончины неутомимого „борца“, а он уже как в воду канул, голоса его „патриотических“ речей не слышно, как и топорно писанных „патриотических“ книг не видно — забыты.

„Всю правду знает только народ“, — сказал другой военный журналист, честно выполнявший свой долг на фронте и в литературе, Константин Симонов, никогда, кстати, и нигде не настаивавший на том, что главной ударной силой на фронте были военные журналисты, и мне, в личной беседе незадолго до смерти, говоривший даже о „перекосе“, случившемся в нашей военной литературе из-за того, что большинство книг о войне написано бывшими журналистами».

В «войне Астафьева» большое место занимают бытовые подробности и особенности жизни на фронте. Многие десятилетия он вынашивал замысел, в котором прежде всего намеревался представить страшную повседневность войны. Голод, холод, неустроенность, отсутствие элементарных человеческих удобств…

«Лишь в длительной обороне лета 1944 года, когда на передовой и стрельбы никакой не было, стали приносить газеты, один раз показали кино. Мы очень зачитывались главами из „Теркина“ и, чтобы всем досталось, наклеивали газетные вырезки на картонки и передавали их из взвода во взвод.

Когда я — единственный раз — беседовал с Твардовским и сказал ему об этих картонках, он… спросил, не сохранилась ли у меня хоть одна картонка. И когда я развел руками — сам-де едва сохранился… он даже погрустнел и я вместе с ним, что нет у меня… никакой окопной реликвии.