А вот и Полетта - Барбара Константин

Выбор был непростым, а Гортензия с Симоной слишком возбуждены воцарившимся переполохом. Им еще никогда не приходилось переезжать. По крайней мере, за последние семьдесят лет. Фердинанд предложил им проделать все в несколько заходов, но они нисколько не успокоились, скорее наоборот. Пошушукавшись в уголке, они признались, что очень боятся, как бы племянник не вернулся в их отсутствие и не сжег все их вещи. В очередной раз Фердинанд попытался объяснить, что никто не имеет права заходить к ним без разрешения, что этому легко помешать, но они его даже не слушали. Остается выбрать самое необходимое, вот и все. У них еще несколько часов, и они готовы шагнуть в новую жизнь, ничего не взяв с собой! И послушайте, они достаточно взрослые, чтобы суметь рассортировать вещи! Они заберут только самый минимум, он даже удивится.

Определение «минимум» не вполне соответствовало тому, что они в конце концов решили увезти с собой. За столько прошедших лет – да еще умноженных на два – неизбежно получилось много. Фердинанд, Ги и Марселина едва удержались от смеха. Тут хватило бы на четыре доверху набитых прицепа! Прежде всего они загрузили то, что предназначалось для спальни и гостиной, а когда вернулись за второй порцией, сестры передумали и решили забрать всего несколько безделушек, сундук с электрооборудованием и кресло-каталку. Когда его загрузили, Гортензия, в плаще и резиновых сапогах, настояла, чтобы ей помогли забраться на прицеп, несмотря на вопли и протесты Симоны. Она желала совершить путешествие наверху, сидя в своем кресле, обозревая проплывающий пейзаж и любуясь открывающимся видом, как делала это в детстве с родительской двуколки. Симона рассердилась. Но та ответила, что вовсе ее не боится! И сделает как хочет. И точка!

Только объединенными усилиями всех троих им удалось ее взгромоздить. А Симона заткнула уши и пробормотала: Ну вот, опять ее понесло, когда та запела во все горло: Aпm sйguй aine ze rкne, aпm sйguй aine ze rкne, ouate e biou tifoul fi lйne, aпm rapi e gaine…[6]– дань верности фильму, который она ни под каким видом не пропускала, когда его показывали по телевизору на Рождество. Она так до конца и не разобралась ни в сюжете, ни в той тарабарщине, которую они пели, но ей очень нравилось, что люди начинали петь и танцевать под дождем с довольным видом. Ей это казалось просто замечательным. В настоящей жизни так никто никогда не делает. Кроме детей. Да и то когда родителей рядом нет… Ги завел трактор.

И Гортензия закричала: В машину, Симона! Поехали на новое место!

Всю оставшуюся часть пути они не сказали ни слова. Обе были слишком сосредоточенны: Симона, в полной безопасности в машине Фердинанда, старалась не плакать, думая обо всем, что оставляла позади, а Гортензия на прицепе, под дождем и ветром, смаковала свое маленькое путешествие в прошлое, на девяносто лет назад, как если бы это было вчера и ей пять лет.

Людо встает, на цыпочках подходит, склоняется над Малышом Лю, лежащим в своей кроватке, и шепчет:

– Почему ты плачешь?

– Я хочу к маме.

– Она работает.

– Все равно хочу к маме.

– Сначала скажи, почему ты плачешь.

– Я описался.

– И ты хочешь к маме, только чтоб ей об этом сказать?

– У меня пижама вся мокрая.

– В ящике есть другие. Вот, надень эту.

– И простыни тоже, они все мокрые.

– Писать еще хочешь?

– Нет. А скажи, Людо, «писать» – это грубое слово?

– Ну… да.

– Ага.

Малыш Лю в восторге.

– Ты правда уверен, что больше не хочешь?

– Я все сделал в кровати.

– Ладно, тогда можешь поспать со мной.

Они укладываются рядом. Малыш Лю доволен.

В темноте он улыбается в потолок.

– Эй, Людо, а знаешь, почему я не смог удержаться?

– Нет.

– Потому что мне снилось, что я в море, и вода была такая теплая, и мне даже не нужен был надувной круг, потому что я умел плавать – так, что голова под водой, а глаза все нормально видели, у меня получалось плавать как большие рыбы, и я играл с ними, они были такие здоровские, как будто мы всю жизнь дружили, а потом, уж не знаю почему, наверное, слишком много воды выпил, я пописал в воду.

– Понимаю. У меня так в бассейне бывает.

После недолгого молчания.

– Людо?

– Ммммм…

– Ты спишь?

– Ммммпочти.

– А знаешь, там, в этом сне, была еще бабушка Габи. Она плавала со мной, и мы вместе играли с большими рыбами.

– Ну да?

– Ага.

– Она с тобой разговаривала?

– Немного.

– И что она сказала?

– Да я уже не помню…

– А ты постарайся вспомнить!

– Это же во сне было… Я стараюсь, но у меня не получается…

Людо внезапно поворачивается, зарывается лицом в простыни, бормочет…

– Вот отстой.

И сердце раскалывается на мелкие кусочки.

С момента приезда на ферму Гортензия не вставала с постели. Начавшись с насморка, простуда переместилась ниже, в грудь, и ей стало трудно дышать. Жерар заезжал накануне и сказал, что если в ближайшие сорок восемь часов не будет улучшения, придется ее госпитализировать. А пока что прописал ей лечение, то есть уколы, утром и вечером. Придется им вызывать медсестру или же взять это на себя, вообще-то, ничего сложного. Перед тем как уехать, он решил высказаться напрямик: даже если ей станет лучше, не надо строить иллюзий, это ненадолго. У Гортензии изношенное сердце.

Новый дом и навалившиеся заботы совершенно выбили Симону из колеи и вогнали в состояние, близкое к истерике. Утром Ги сказал, что может сделать первый укол. Она долго объясняла, что с большими шансами его пошлют куда подальше. Гортензия – существо крайне нежное и к тому же терпеть не может уколы. И действительно, все прошло не очень хорошо. Вначале она принялась плакать, потом торговаться, очень быстро перешла к оскорблениям, а когда он в конце концов приблизился к ней со шприцем, попыталась его стукнуть. Он воткнул иглу куда попало, как уж получилось, и она позвала на помощь Симону, умоляя не оставлять ее наедине с этим монстром, который попытался подло убить ее! Через несколько минут кровоподтек от укола растекся на всю ногу. Симона впала в неистовство и обозвала Ги психопатом.