Арктическое лето - Дэймон Гэлгут

Моргану нужно было уезжать рано утром, и он попросил Масуда не просыпаться. Хотя он сказал это достаточно твердым тоном, в глубине души он надеялся, что друг воспротивится его желанию, и даже хотел, чтобы Масуд настоял на своем праве проводить его в дальнейший путь. Но Масуд зевнул и согласился, сказав, что очень устал и вставать рано нет никакого смысла. Что ж, разумное решение. Поэтому, отправляясь спать, они попрощались в несколько натянутой манере, словно что-то недоговаривали, и, стыдясь самих себя, разошлись.

Но почти тотчас же, стоило лишь Моргану начать раздеваться, как острое чувство пронзило его. Он бросился в комнату Масуда и, сев на край кровати, крепко взял его за руку. Холодная тоска, охватившая все его существо, придала некоторым деталям особенную рельефность – белое антимоскитное покрывало, тени на его складках. Даже будь он в состоянии говорить, вряд ли смог бы сказать то, что хотел. Порыв чувства толкнул его к Масуду; он попытался его поцеловать, но в колеблющемся свете лампы увидел лицо друга – сперва удивленное, а затем возмущенное. Масуд поднял руку и оттолкнул Моргана, и тот почувствовал в этом движении силу, способную, казалось, сдвинуть с места и скалу. И Морган принял этот отказ, ибо ожидал его, и теперь горестно сидел, переживая все муки неразделенного чувства. Однако раздражение, которое чувствовал Масуд, длилось недолго. Он погладил плечо Моргана, похлопал его по спине, и в этом жесте сквозило и желание приободрить, и легкое пренебрежение. Оба молчали, хорошо все понимая. Масуд не чувствовал того, что чувствовал Морган, – это и служило камнем преткновения. Ну что тут скажешь?

И Морган вернулся к себе еще более одиноким, чем прежде, а то пространство, что разделяло их комнаты, превратилось в стену между двумя мирами.

В темноте своего временного жилища он вновь пережил то, что с ним только что произошло, испытав жгучий стыд. Ай-ай-ай! Это было ужасно! Ужасно – сгорать от подобного желания и быть отвергнутым столь твердо и бескомпромиссно! Ночь и бесконечная равнина простирались вокруг, и их величие заставляло Моргана чувствовать себя совсем крохотным и слабым. Он раскрылся, показав свои самые тайные мысли и желания; это было сделано слишком поспешно и необдуманно, а потому теперь приходится жалеть. Он должен вновь закрыться, уйти в непробиваемый панцирь, причем и сделать это немедленно. Еще в детстве он научился защищаться от уколов разочарования, набрасывая на себя маску весельчака.

Единственной защитой от необоримого обнаженного чувства служил рассудок.

Понимание делало печаль переносимой.

Мысли, следующие в его сознании одна за другой, казались ступенями, выводящими его из глубин горя, и каждая, веская и искренняя, вырастала из своей предшественницы как из хорошо удобренной почвы. Последовательность их была примерно такова:

Масуд любит меня больше, чем кого-либо другого, и я знал это давно. И это меня утешает. Во время моей поездки между нами произошло многое, что сделало меня счастливым. Это замечательно! Я могу обойтись и самой малостью, тем, что у меня уже есть. Лучше иметь немногое, чем стремиться к недостижимому.

В конце концов нужно было возвращаться к собственной жизни, и он пытался – выплывая и моргая полуслепыми глазами на солнечный свет, свет обычного дня, настоятельно требующий его возвращения. Это напоминало возвращение из могилы. Он поспешил вниз по склону холма быстрее, чем было необходимо, так, словно его преследовали. И вот они – палатки, тлеющий костер и монументальный слон, щиплющий жухлую траву.

Завтрак наконец подоспел: непрезентабельный жидкий омлет, тонкая пресная чапати да кружка чая. Но и этого было достаточно, чтобы восстановить дух Моргана; сидя в тени и беседуя с Имдадом Иманом, он ощущал, как нечто обещающее возвращается в простирающийся вокруг ландшафт с его белесыми тонами, низкорослым колючим кустарником и старыми зазубренными скалами. Он знал уже, что расставание с Масудом будет лишь болезненной деталью в событии более значительного масштаба, каковое уже некоторое время разворачивалось перед ним.

В течение трех последних месяцев Индия свирепо вторгалась и почти полностью изменила его жизнь, хотя и не до конца. Его путешествие началось в Алигаре. Он забрался за тридевять земель только ради одного. И хотя его путешествие только начиналось, в известном смысле оно близилось к концу, когда в два тридцать утра он стоял на железнодорожном вокзале и обнимал Масуда.

– Наконец ты здесь! – говорил ему его друг.

– Я этому даже не верю.

– Как я выгляжу? Стал старше?

Масуд несколько поправился, а его соломенные волосы местами подернулись белым, но Морган проговорил:

– Ты совсем не изменился.

– Ты тоже, – отозвался Масуд. – Все десять лет я только и думал о нашей встрече.

– Мы знакомы только шесть.

– Вот как? Ну что же, я выразился метафорически. Моя великая любовь к тебе заставляет время бежать быстрее.

Но, говоря эти слова, Масуд уже, зевая, направлялся к стоящей неподалеку от платформы легкой двуколке.

Когда Морган проснулся на следующий день, ему показалось, что сон продолжается – за окном на несколько акров простирался сад, наполненный громко поющими, яркими экзотическими птицами. Странные ящерицы пробегали по стенам, а в воздухе шелестели крыльями причудливые насекомые. Масуд уступил ему свою спальню, устроившись в расположенной рядом гостиной; Морган знал, где он находится, но не был уверен ни в чем.

По отношению к миру, оставленному Морганом дома, этот мир был перевернутым. Там все представлялось понятным и предсказуемым и неуместен был Масуд. Теперь гостем, чужаком являлся как раз он, англичанин. Эта мысль некоторое время доставляла ему удовольствие, позволив сделать сколько важных шагов в новую для него жизнь. Но, увы, этот мир пока не желал полностью раскрываться перед ним.

Когда спустя час или два Масуд проснулся и лениво прошел в свою комнату, первым делом он спросил, чем Морган желает заняться сегодня.

– Честно говоря, – ответил Морган, – главным делом для меня является навестить твою мать. Я хочу поблагодарить ее за то, что она тебя родила. А возможно, не поблагодарить, а пожурить – я еще не определился.

Он действительно давно собирался встретиться с Махмуд-Бегум и даже привез для нее из Англии маленькие подарки. Но Масуд на слова Моргана только покачал головой с самым серьезным и торжественным видом.

– Боюсь, ты не сможешь этого сделать, – сказал он. – Моя мать придерживается строгих взглядов. Чужой мужчина не имеет права видеть женщину. Пурда – ты же помнишь это слово?

– Но мы же находимся в ее доме!

– Не имеет значения!

Улыбка еще некоторое время держалась на лице Моргана – поначалу он решил, что это шутка. Но теперь он в Индии и собирается во всем поступать так, как индийцы. Подарки он передал через Масуда, и через Масуда же ему были переданы слова благодарности. И в этом доме, и в других домах присутствие женщин выдавал только легкий шелест голосов в соседних помещениях – не больше! Он такого совсем не ожидал. Но мало ли чего он ожидал, что так и не осуществилось? Когда Масуд в первый день по его прибытии повел его в Англо-Восточный колледж для магометан, Морган был слегка сбит с толку. В Англии Масуд с восторгом говорил об этом центре научной мысли, где самая передовая западная наука будет преподаваться в атмосфере ислама; подобный союз, настаивал Масуд, как раз и представлял самый современный подход в образовании.