Что я любил - Сири Хустведт

В тот вечер Марк и Мэтью откуда-то вытащили свои прошлогодние костюмы со Дня Всех Святых и с визгом носились в них по квартире. На Марке красовался костюм скелета из тонкого черного нейлона с нарисованными белыми косточками, а тощенький Мэт в синей пижамке с огромной буквой "S" из алого фетра, нашитой на груди, и в красном бархатном плаще представлял собой Супермена — недокормыша. С легкой руки нашего сына Марк тут же превратился в "скелетона" и "черепка", а через пару минут оба радостно скандировали:

— Черепок, ты подох!

С громким топотом мальчишки носились друг за другом перед окном в столовой и вопили, как два ополоумевших могильщика:

— Че! Ре! Пок! Ты! По! Дох!

Эрика не спускала с них глаз, да и я пару раз хотел вмешаться, опасаясь, как бы они не взвинтили себя до такой степени, когда возня может кончиться слезами. Но Люсиль даже не повернула головы, словно ни Марка, ни Мэта с его дразнилками в квартире просто не было.

Она рассказала нам, что в хьюстонском Университете Райса ей предложили вести творческие семинары для начинающих писателей и она всерьез об этом подумывает.

— Я никогда не бывала в Техасе, — сказала она. — Надеюсь, если я соглашусь, то встречу там парочку ковбоев. Ни разу не видела ковбоев.

В тот вечер я впервые обратил внимание на странную особенность ее речи. Она договаривала каждое слово, не смазывая ни единого окончания.

— Мне очень нравятся ковбои, — продолжала Люсиль. — Они мне нравятся с самого детства, но, конечно, не настоящие, а те, которых я сама себе придумала. Возможно, настоящие меня ужасно разочаруют.

В начале августа Люсиль дала окончательное согласие на работу и улетела с Марком в Техас. С Биллом они уже два месяца как расторгли брак. Через пять дней после официальной процедуры развода Билл и Вайолет поженились. Бракосочетание состоялось на Бауэри, прямо в мастерской, и, что примечательно, шестнадцатого июня, то есть ровно в тот день, когда джойсовский Улисс-Блум начал свои странствия по Дублину. За миг до того, как Билл и Вайолет обменялись кольцами, я вдруг подумал, что Блюм и Блум различаются только мягким "л", а по-немецки die Blume — цветок. Мысли мои без всякой связи перескочили на фамилию Билла — Векслер, от немецкого der Wechsel — изменение, смена, перемена. Блюм и Векслер. Цветение и переменчивость.

Билл и Вайолет мечтали пожениться в Париже, хотели, чтобы рядом не было ни родни, ни друзей, только они вдвоем. По крайней мере, именно так они объявили Регине, матери Билла, и родителям Вайолет. Но романтическим мечтам не суждено было сбыться из-за чересчур запутанных французских законов, так что сперва им пришлось расписаться в Америке и только потом лететь во Францию. Единственными свидетелями знаменательного события оказались Мэт, Дан и мы с Эрикой. Марк и Люсиль отдыхали с ее родителями на Кейп-Коде, Регина и Ал отправились в какой-то круиз, а родня Вайолет собиралась устроить прием в честь новобрачных у себя в Миннесоте, но попозже.

Жара стояла под сорок градусов, и мы обливались потом. Скрипучий потолочный вентилятор гонял по кругу раскаленный воздух, и под этот скрип маленький лысый человечек из Общества этической культуры[4]мигом провернул всю церемонию. Сказав несколько слов и прочитав "С добрым утром" Джона Донна, он объявил Билла и Вайолет мужем и женой. В ту же минуту в распахнутое окно дохнул внезапно поднявшийся ветер и хлынул дождь. С небес на мостовую низвергались потоки, грохотал гром, а мы вшестером пили шампанское и отплясывали под Дайану Росс и The Supremes. Танцевали все. Дан плясал с Вайолет, с Эрикой, с Мэтом и со мной. Он скакал так, что половицы прогибались, и время от времени издавал короткий утробный смешок, но потом привычное стремление забиться в дальний угол и ходить там взад-вперед с сигаретой во рту взяло свое. Мэт тоже плясал. В честь свадьбы Эрика нарядила его в синий пиджачок с золотыми пуговками и серые брючки. Довершал картину галстук-бабочка. Но сейчас он был босой, в одной рубашке и трусах. С закинутыми вверх руками Мэт раскачивался в такт музыке. И новобрачные не отставали. Вайолет то "чарльстонила", то "канканила", то рывком выгибалась назад, а Билл ритмично двигался рядом. Внезапно он подхватил ее на руки, выскочил на лестничную клетку, а потом торжественно внес жену в мастерскую.

— А что дядя Билл делает с Вайолет? — озадаченно спросил Мэт.

Я присел с ним рядом на корточки. Как мне объяснить символическое значение порога дома?

— Дядя Билл вносит жену в дом.

Мэт завороженно слушал, а потом спросил:

— А ты тоже так маму нес?

Я покачал головой. Взглянув на сына, я понял, что ореол моей мужественности весьма и весьма потускнел на фоне могучего дяди Билла.

Билл очень не хотел, чтобы Люсиль увозила Марка из Нью — Йорка, но чем больше он настаивал, тем упрямее Люсиль стояла на своем, так что первый раунд в схватке за сына оказался в ее пользу. Квартира на Грин-стрит, купленная на отцовское наследство, осталась за Биллом. За это он лишился машины, счета в банке, всей мебели, которую они покупали вместе с Люсиль, и трех портретов Марка. К тому времени, как Билл и Вайолет вернулись из Франции, Люсиль и Марк уже улетели в Техас, а в квартире остались только голые стены да груда принадлежавших Биллу книг. Вайолет тут же засучила рукава и принялась за уборку. Вскоре состоялся переезд.

Однако не прошло и трех недель с начала учебного года, как Люсиль позвонила Биллу и заявила, что не в состоянии заботиться о Марке и полноценно готовиться к своим занятиям. Так что мальчика посадили в самолет и отправили домой, к отцу. Он поселился с Биллом и Вайолет в квартире на Грин-стрит, в том самом месте, где несколько лет жил вдвоем с матерью. Но сейчас тут все переменилось. Люсиль проявляла к домашнему хозяйству полное безразличие. Разумеется, неряхой она не была, не то что Билл, она просто не замечала валяющихся под ногами книг, разбросанных по полу игрушек, клочьев пыли под диванами. Переехав, Вайолет с жаром взялась за квартиру. После ее беспощадной уборки пустые просторные комнаты засверкали. В тот день, когда я впервые увидел квартиру в ее новой ипостаси, на деревянный стол, который Билл сам сколотил, а Вайолет покрасила в сочный бирюзовый цвет, водрузили вазу из прозрачного стекла. В ней полыхали двадцать алых тюльпанов.

В конце октября 1983 года "истерическая серия" была готова к выставке. Я вдруг заметил, что за прошедшие восемь лет район Сохо, в который мы с Эрикой переехали в 1975-м, незаметно исчез. Незастроенные улицы и тихая хандра сменились свежим глянцем. Одна за другой открывались галереи, зазывно блестя яркой краской хорошо отшпаклеванных дверей. Рядом с ними, как грибы после дождя, появились магазины одежды, где в просторных светлых залах висело всего по семь-восемь платьев, свитеров или юбок, но так, словно каждое изделие тоже было произведением искусства. После ремонта большой белый зал в бродвейской галерее Берни на втором этаже стал еще больше, еще белее и еще выставочнее. Этаж, правда, так и остался вторым. Сам Берни теперь бегал еще быстрее и подскакивал еще выше, в полном соответствии с ростом продаж в галерее. Всякий раз, как я встречал его на улице или в кафе, он покачивался на носках, пружинил коленями и не переставая трещал то об одном молодом таланте, то о другом, улыбаясь от уха до уха при мысли о коллекционерах, которые сметут все подряд, несмотря на растущие цены. Берни твердо знал, что деньги не пахнут. Он греб их с такой откровенной, бесстыдной жадностью, что у меня это вызывало чуть ли не восхищение. Нью-Йорк вечно лихорадит от сенсаций и скандалов, они сменяют друг друга, как приливы и отливы, но никогда прежде я не чувствовал пульс больших денег настолько остро. Вместе с долларами в Сохо хлынули толпы незнакомого народа. На Западном Бродвее туристические автобусы высаживали "группы захвата", состоявшие по большей части из дамочек бальзаковского возраста, которые рассредоточивались на местности и прочесывали одну галерею за другой. Все они, как правило, были одеты в спортивные костюмы, что делало их до тошноты похожими на состарившихся школьниц. Приезжали сюда и молодые европейцы. Эти покупали мансарды, обставляли свои обиталища по последнему слову минимализма и потом целыми днями околачивались на улицах и в кафе, в равной степени бездарные и расфранченные.