Святой равноапостольный Николай Японский - Анна А. Маркова

28 Января (10 Февраля)

Когда я пришел к владыке с обычным утренним визитом, он подал мне большой пакет со словами: «Почитайте-ка». Это был пакет от нашей благотворительницы Ксении Федоровны Колесниковой. Пишет владыке, что она с мужем жертвует на построение церкви в Хакодате 3000 иен, и спрашивает лишь, чем лучше — деньгами или вещами. Посоветовались мы с владыкой. Без денег церкви не построить. Вещи же, в крайнем случае, плохонькие, можно всегда найти. Решили просить прислать 3000 иен деньгами.

Владыку эта жертва необыкновенно обрадовала. Так он скорбел, ничего почти не получая в последнее время на посторойку церкви в Хакодате. И вдруг сия жертва! «Бог доброго дела без помощи не оставляет никогда. Всегда какую-нибудь добрую душу к жертве расположит», — говорит владыка. Немедленно же он решил послать ответ по содержанию сего пакета…

30 Января (12 Февраля)

Отчеты сегодня к одиннадцати часам утра мною переписаны. Владыкой они просмотрены и подписаны. Подписаны не только твердо, но и красиво. Подписаны им и донесения в Священный Синод и Миссионерское общество. Готовы, наконец, и конверты.

— На семнадцать лет ведь я бумаги и конвертов заготовил! Но не пришлось мне ими попользоваться! Но нам надолго беспокойства не будет: всем этим вы обеспечены. А теперь учитесь приготовлять расписки к отсылке.

И началось настоящее обучение. Едва ли оно не было роковым для владыки! Владыка вынул ящик из стола, освободил его от вещей и поставил на стол. Затем, постоянно нагибаясь, владыка брал с койки расписки к какой-нибудь статье расхода и укладывал их в угол стола так, что две их стороны всегда получались, конечно, ровными. А ведь расписок сотни. В одной, например, пачке что-то свыше восьмисот. Столько, значит, раз наклонился и опять разогнулся владыка.

— Позвольте теперь мне, — говорю. — Я технику дела усвоил.

— Погодите… Смотрите и учитесь. Вот, всегда так же упаковывайте, — отвечает.

Расписки по статье уложены. — А теперь учитесь сшивать их. И вот сам владыка, несмотря ни на какие протесты, прижимает их рукой вместо пресса и за неимением машинки протыкает для длинной кнопки отверстие перочинным ножом.

Сколько нужно и здоровому-то человеку усилий, чтобы сделать такую работу! И, конечно, владыка ничего не смог, а лишь порезал палец. Пришлось залепить его пластырем. Доделал эту работу, равно и подобрал все прочие пачки документов я. Владыка же сидел, задыхаясь, и после каждой пачки выдавал мне шутливо аттестат: «коо», то есть высшая отметка. Это «обучение» меня искусству подбирать и сшивать расписки сделало то, что среди дня пришлось делать впрыскивание для успокоения его сердца. Но остановить владыку от такой работы ни у кого сил не было…

Когда я пришел к владыке в обычный час, то есть около шести часов вечера, его вид поразил меня. Сильная одышка, страшная усталость, необыкновенная слабость.

— Ну, опять начинается! Вот, так же скверно было, когда я уезжал в госпиталь! Но теперь, вероятно, уже конец. Не без причины же Блисс попросил у меня мою карточку. И так трогательно просил! Ясно, что от умирающего пациента на память. Да и в самом деле, хоть бы конец скорее! Невыносимые страдания. Серьезно говорю: страдаю. Смотрите, будете писать некролог, упомяните, что я пред смертью страдал.

Все это говорилось среди страданий, но с таким юмором, что я не удержался, чтобы не сказать:

— Владыка, да не охайте Вы так часто! Будьте духом пободрее. И не так велики будут страдания.

Но владыка, схватившись за грудь и смеясь, ответил:

— Ну и дожил! Умираешь, и то не верят. Вот что значит: не болел и долго жил.

Веселое под конец беседы настроение владыки так не вязалось с его действительно сильными в этот день страданиями!..

31 Января (13 Февраля)

После ранней литургии пришел к владыке около восьми часов утра. Он сидел в гостиной и пил чай. На мой вопрос, как он себя чувствует, сначала он ничего не отвечал, а потом, по обычаю, заявил: «Не спрашивайте, пожалуйста, меня о болезни. Вы знаете, что я первый ее ненавижу. Видите, придерживаясь за стулья хожу. Значит, плохо»…

В шестом часу, пока прибирали кабинет, владыка опять беседовал со мной в гостиной, сидя на диване.

«Ведь вот. Едва уже хожу. А хотелось бы прожить еще лет с десять. Только во вкус переводов вошел. Года через два принимайтесь и Вы. И, прежде всего, за канонник. Молитвы ко причащению, молитвы по причащении уже есть. Утренние и вечерние тоже есть. Акафист Пресвятой Богородице найдете там. Переведен.

Нет других канонов и акафистов. Но последние — одни слова, и для перевода нетрудные. А ирмосы есть уже в Ирмологии. Словом, для начала работа по силам».

«А страшно умирать! Ох, как страшно умирать! Этого тела не жалко — умер и ладно. Но ведь попадешь-то куда?! Обязательно в «дзигоку» /ад/, да еще на самое дно! Если праведник едва спасается, то нечестивый и грешный где явится?»

Я имел великое счастье принимать исповедь сего праведника. Исповедался он мне перед праздником Рождества Христова. И услышанные мною слова великого смирения сильно поразили меня: «Уж если Вы, владыка, так говорите о себе, то нам-то, грешнейшим паче всех человек, где придется быть? Однако и мы питаем надежду на милосердие Божие». Решили еще раз исповедаться взаимно, по обычаю, с наступлением дней Великого поста.

«Смотрю назад. Все в каком-то тумане. Что хорошего я сделал? Ничего! Искренне говорю: ничего! Молиться как следует не умею. Не трудился столько, сколько нужно было для пользы Церкви. Весь уходил в хозяйство».

«А похороните-то меня все-таки поближе к собору. Например, за парком Уено, в Янака. И от собора недалеко. И христиан там немало. В России, конечно, архиереев хоронят в соборах. А здесь. Где уж!.. Язычники скажут: город заразит».

Ну, да будет хныкать! Что-нибудь расскажите лучше. Вот, в Хакодате, бывало, скучно станет — прямо к псаломщику Сартову: расскажи что-нибудь».

Утром в этот же день владыка получил из Санкт-Петербурга телеграмму: «Молимся о здравии вашем. Саблер. Малевский». Владыка долго держал телеграмму в руках: «Как мило! Как трогательно! Но отвечать что же? Не писать же: умираю!»

1 (14) Февраля

По обычаю, к владыке пришел около восьми часов утра. Пил чай. Поздоровались. «Пожалуйста, и за меня помолитесь», — говорит, видимо, полагая, что я иду к литургии, владыка…

В три часа был доктор Хориуци из госпиталя. Нашел состояние сердца владыки очень худым. Сделал впрыскивания. Дал сестре наставления «на всякий случай». На вопрос, есть