Бриллианты Forever, или Кто не носит Tiffani - Елена Веселая

Цепенея от стыда, я говорю, откуда мы. Он, видимо, знаком со Львом Сергеичем, потому что преувеличенно радуется. Оборачивается к продавщице, и она, повинуясь движению его брови, тут же предлагает нам кофе с пирожными.

— Простите, я не представился. Меня зовут Виктор, у меня небольшая ювелирная компания в Нью-Йорке. Я довольно часто бываю в Москве. Удивительно, что мы с вами до сих пор не встретились — таких красивых девушек забыть невозможно.

При этом он как-то хитро повел на меня глазом. Или мне показалось?

Я смотрю на Майку. Она сидит молча, приоткрыв рот и глядя на нашего нового знакомого во все глаза.

— Могу я пригласить вас на ужин?

Я не успеваю вежливо отказаться, потому что Майка уже выпаливает: «Конечно! Спасибо».

Мы договариваемся встретиться вечером в ресторане отеля Four Seasons. Майка прямо трясется от возбуждения. Она уже успела оценить отель снаружи и не чаяла оказаться внутри. Теперь у шоппинга появилась ясная цель. Майка покупает пару туфель Marc Jacobs в магазине на улице Сант-Андреа и платье Roberto Cavalli, нарядное в лучшем русском смысле этого слова. Платье, правда, прошлого сезона, зато со скидкой. Я пытаюсь намекнуть ей, что платье слишком открытое для февраля, но Майки на решимость приобретает силу выпушенного снаряда. Я понимаю, что противостоять этому равнозначно смерти, и смиряюсь. Меня волнует совсем другое: а в чем мне идти на ужин? Собирая сумку на один день, я не положила туда ничего, даже отдаленно напоминающего вечернее платье. Настроение портится. Опять буду похожа на вдову чеченского террориста — вся в черном, как ворона. Всегдашняя готовность Майки к встрече с принцем впервые не кажется мне такой уж глупой.

Мы бежим в гостиницу. На приведение себя в порядок у нас не так много времени. Я с тоской смотрю на свои черные одежки. Потом в зеркало. Пытаюсь найти в своем отражении что-нибудь положительно-привлекательное. Пожалуй, глаза сегодня горят особенно ярким голодным блеском (пообедать нам так и не удалось). При моей всегдашней бледности в этом есть даже что-то интересное. В общем, надо работать. Я залезаю в душ.

Через час я готова. В целом неплохо. Волосы не торчат, лицо гладкое, глаза большие. Губы чуть тронуты розовой помадой. Пусть Майка блистает красотой. Я попытаюсь сверкнуть интеллектом.

Виктор уже ждет нас в фойе Four Seasons. Одет довольно формально, но с явным кивком в сторону итальянцев в виде яркого галстука. Я исподтишка разглядываю его. Ему лет сорок, на висках пробивается седина. Лицо поражает странной асимметрией: кажется, одна сторона хмурится, другая улыбается. Я предпочитаю смотреть на него в профиль слева: вид у него тогда лукаво-ласковый. Но больше всего поражают глаза: большие, зеленоватые, с чуть нависшими веками, они смотрят иронично и очень внимательно. Я мучительно пытаюсь вспомнить, кого он мне напоминает. Ну, конечно же! Кота Гарфилда!

Виктор галантно ведет нас к столу у окна во внутренний дворик. Сидеть в тепле, глядя на падающий снег за стеклом, было бы приятно, если бы не напоминало картину, которую мы у себя имеем перед глазами по шесть месяцев в году. Виктор уже установил контакт с Майкой, наклонившись к ней, помогает разобраться в меню. Я выбираю салат и что-то рыбное. Мысли мои витают далеко: я думаю о том, как мы пойдем завтра через таможню и что будет, если нас поймают. Вдруг я слышу, что Виктор обращается ко мне:

— А что вы думаете по этому поводу?

— Извините. Я не слышала, о чем вы.

— Мы говорили о том, как меняются вкусы в области ювелирных украшений у покупателей в Москве.

— Мне кажется, в основном они остаются неизменными. Москва, с одной стороны, любит большие камни, а с другой — чтобы выглядело дороже, чем стоило. Как говорит один известный ювелир, Big splash — little cash. To есть больше всплеск — меньше денег. Поэтому у нас не слишком приживается чистый дизайн — люди не могут понять, почему нужно платить так много за полудрагоценные камни и россыпь бриллиантов размером с сахарный песок. И еще у нас любят бренды. Чтобы было узнаваемо и как у всех.

— Неужели в Москве не найти людей, которые хотели бы быть особенными, не такими, как все?

— Можно. Скорее всего, все они ходят в наш магазин. Но судя по нашей выручке, их не так уж много. Наверно, модные подвески из стали продавались бы гораздо лучше.

— Знаете, еврейская бабушка моего лучшего друга, узнав, что я собираюсь стать ювелиром, сказала мне: «Если хочешь есть черную икру, делай говно. А если хочешь делать черную икру, скорее всего, закончишь тем, что будешь есть говно». Она была очень прямолинейной, эта бабушка. Но я на всю жизнь запомнил то, что она сказала.

Странно, но в его устах слова совсем не звучат грубостью. Кажется, я впервые вижу человека из этого бизнеса, который говорит прямо и просто, без словесных туманов о том, что «мы продаем мечту». И я задаю вопрос:

— А что, в Америке разве не как в Москве? Мне казалось, что то, что имеет успех в Нью-Йорке, будет иметь успех повсюду.

— Америка гораздо проще смотрит на вещи, чем Европа. Там можно купить все что угодно, любые камни, с такой же легкостью, с какой покупаешь кока-колу в супермаркете. Но только там понимаешь, что сырье ничего не стоит, если не прошло через руки мастера. Америка — страна невероятного уродства и немыслимой красоты. И все это существует бок о бок. Нужно очень хорошо разбираться в предмете или просто быть уверенным в собственном вкусе, чтобы сделать правильный выбор. А вы были в Америке?

Я отрицательно качаю головой. Майка ковыряет вилкой в причудливом салате с креветками. Ей скучен разговор, который ее не касается.

— Думаю, вам надо обязательно приехать. Уверен, ваши представления о ювелирном деле сильно изменятся.

Мы допиваем кофе и снова выходим в снег и темноту. Нас ждет такси. Виктор вежливо прощается. Я очень хочу, чтобы он попросил хотя бы телефон или выказал желание увидеться снова каким-нибудь другим способом. Но ничего не происходит. Он благодарит за приятный вечер, подсаживает в машину Майку, потом меня. И лишь затем говорит:

— Ну, до встречи. Увидимся в Москве. Или в Нью-Йорке.

Я чувствую себя разочарованной и опустошенной. Как в старом анекдоте: «Будете в Париже, заходите».

Утром мы едем в аэропорт. Экспортная компания вручает нам запечатанные особыми пломбами коробки, с которыми мы идем на таможню. Итальянские таможенники работают вальяжно, не спеша, бесконечно болтают между собой. Им невдомек, что самая важная часть операции у нас впереди и надо успеть.

Наконец у нас в руках документы со штампом. Мы, не сговариваясь и не глядя друг на друга, идем в ближайший туалет. Нам предстоит, закрывшись в кабинке, ломая ногти и царапая пальцы, вскрыть пломбы и ящички, достать украшения, снять с них бирки и переложить в специально приготовленные сумки. Я называю эту процедуру «туалетной растаможкой».

Нас никто не видит. По лицам течет пот. Работники гламура рвут картон на части, чтобы запихать его в урну. С тех пор, как в ручной клади запретили проносить ножницы, операция эта стала почти невыполнимой. Мне кажется, что от напряжения у меня на голове начинают расти седые волосы.