Шенгенская история - Андрей Курков

– Можно возле вас? – спросил Кукутис, с интересом рассматривая ее необычную прическу.

Женщина подняла взгляд на спросившего. Кивнула, не сказав ни слова.

Присел Кукутис за стол, оглянулся на прилавок, за которым бородатый поляк с веселыми глазами стоял в поварской белой куртке. За его спиной на прикрепленном к стене телевизоре показывали без звука футбольный матч в какой-то теплой стране. Футболисты бегали по зеленому полю, но никто в кафе не обращал на них никакого внимания.

– Тут самому надо заказывать, – сказала женщина Кукутису, решив, что он официанта ждет.

– Ага, – кивнул странник. – Отдохну чуток и пойду закажу!

Пять минут наслаждался Кукутис теплом и домашним легким шумом, сплетенным из разговоров за другими столиками, шуршанием карандашей по бумаге, цоканьем кружек, чашек и ложечек, которые время от времени собирал бармен со столов и складывал в мойку. Но потом поднялся, подошел к стойке. Протянул бармену раскрытую ладонь с горстью монет.

– Тут, может, есть и ваши злотые? Посмотрите, а вдруг на чашечку чаю хватит?

Опустил бородатый бармен взгляд на монеты Кукутиса. Среди старинных английских шиллингов и фартингов, среди царских российских гривенников и болгарских левов увидел он серебряный польский грош Зигмунта Первого. Выудил его двумя пальцами из горсти. Посмотрел таинственно на одноногого клиента, словно догадался о чем-то тайном.

– Есть тут польские, – прошептал радостно. – Даже на ужин хватит, не только на чай! Подождите полчасика, вам моя жена приготовит!

«Что такое полчаса в жизни человека, который не умеет умирать?!» – подумал Кукутис и усмехнулся.

Вернулся за стол. Покосил взглядом на молодую женщину с необычной косичкой, на ее малыша, державшего в руке толстый цветной карандаш, как матерые бандиты держат нож – острием книзу, крепко сжав рукоятку в ладони. Малыш продолжал наполнять лист бумаги жирными цветными кругами, время от времени меняя цветные карандаши, но не меняя способ рисования.

– А ты попробуй квадрат нарисовать, – негромко предложил Кукутис мальчику по-польски.

Мама малыша обернулась. Малыш замер, карандаш вертикально застыл на бумаге.

– А как это? – спросил малыш.

– Можно? – Кукутис взял коричневый карандаш точно так же, как держал его мальчик, нарисовал в свободном углу листка квадрат и устало вздохнул.

– Трудно, – сказал он. – Давай я попробую по-другому! – Он взял карандаш пальцами, как ручку, и легко несколько раз обвел квадрат, а после, поменяв несколько раз карандаши, сделал его разноцветным.

Малыш с интересом смотрел на пальцы старика. Потом попробовал сам взять так карандаш. Было видно, что он боится его выронить – пальцы мальчика оказались не приучены его держать.

– Вы, наверное, из Беларуси, – сказала молодая женщина.

– Почему вы так подумали? – удивился Кукутис.

– У нашего сельского старосты домохозяйка из Минска, она тоже всем показывает, как надо правильно делать. Долго втайне пыталась их сына с левши на правшу переучить, пока ее не заставили книгу прочитать о том, что левша имеет больше шансов стать президентом Польши, чем правша. Только тогда успокоилась, но до сих пор за всеми присматривает, где бы ни оказалась, и советы дает!

Говорила это все женщина с косичкой вполне приветливо, без единого намека на недовольство.

– Вы почти угадали, – улыбнулся Кукутис. – Я из Литвы, а Беларусь когда-то тоже была Литвою.

– Ошиблась, – выдохнула она. – Литовцы другие, они советов не дают и никого переучить не стараются.

– А вы откуда так много о литовцах и белорусах знаете?

Женщина задумалась. Посмотрела на сына – он снова водил карандашом, как ножом, по бумаге, стараясь не выскакивать линией из уже многократно наведенных кругов с жирными разноцветными краями.

Молодую женщину с косичкой звали Агнешкой. Жила она прямо над кафе на втором этаже, и поэтому почти каждый день спускалась сюда посидеть и послушать шум жизни. После недолгой паузы призналась она, что о литовцах только слышала, но ничего точного про них не знает, так как в их селе литовцев нет и раньше не было. Слышала она только, что когда-то давно два литовца где-то недалеко отсюда с неба ночью на землю упали и разбились насмерть. Было это в прошлом веке. А вот белорусов видела она немало, видела и русских с украинцами, и даже одного испанца, у которого машина как раз рядом с их селом обломалась и поэтому пришлось ему три дня у них жить.

Вздрогнул Кукутис, услышав про двух упавших с неба литовцев. Вспомнил ту ночь, когда они до Каунаса не долетели. Вспомнил, как сам с десятками тысяч других ждал их с утра на Каунасском аэродроме. Но дальше вспоминать не стал. Отвлекся.

Жена бармена зашла в кафе в синем длинном платье с повязанным поверх платья белым фартуком. В руках она несла поднос с большой глиняной миской, над которой поднимался пар. Шум разговоров в кафе стих, все на нее смотрели, как она к Кукутису подходила, как перед ним миску ставила и нож с вилкой, закрученные в бумажную салфетку, клала. На ее круглом лице светилась такая свежая улыбка, какие Кукутис прежде только на старинных рекламных открытках разных гостиниц видел.

– Смачнего! – выдохнула бархатно жена бармена и тут же отошла, не разворачиваясь к гостю спиной, к дверям.

Потрясающе сочный запах свежезапеченной рульки упорно звал Кукутиса опустить взгляд вниз, на миску. Но он выдержал испытание запахом свиной ножки и опустил свой взгляд на еду, только когда жена хозяина кафе кивнула на прощанье и вышла.

Свиная ножка с румяной корочкой лежала на боку в окружении печеной картошки и печеного пастернака, добавлявшего сладость в и так богатый аромат этого царского блюда.

Кукутис, обычно не обращавший особого внимания на еду, в этот раз оживился, взбодрился в ожидании трапезы. Краем уха он услышал, как малыш за столом перестал водить карандашом по бумаге. Краем глаза заметил, что все внимание малыша теперь было приковано к свиной ножке, над которой поднимался ароматный пар. Словно малыш готовился нарисовать эту ножку. Мама малыша тоже завороженно смотрела на глиняную миску Кукутиса.

Странник размотал салфетку, взял в руки вилку и нож, отрезал кусочек мяса и отправил себе в рот. Сколько раз он уже в жизни лакомился запеченной рулькой, но каждый раз новая рулька казалась ему самой вкусной из всех ранее съеденных. Вот и сейчас это ощущение чуть ли не пугало его: ведь самое вкусное человек обычно съедает перед смертью. После смерти уже ничего вкусного быть не может. Но мысли Кукутиса о смерти и еде, хоть и появлялись в голове время от времени, но никогда не заставляли его помрачнеть и устрашиться. Кукутис, уже похоронивший тысячи знакомых и незнакомых людей, свыкся с иногда вызывающей досаду особенностью своей жизни – со своим временным или постоянным бессмертием. Он просто не умел умирать. Ни родители его, ни соседи родителей, ни сама жизнь его этому не научили. Другие вокруг умели умирать. Приходило время, и они ложились на диван или в кровать, звали к себе друзей и родных попрощаться, говорили наставления и пожелания по разделу их имущества, если таковое у них имелось, а потом спокойно закрывали глаза и умирали. Некоторые, конечно, умирали не в кровати и без прощальных слов, как те двое, Дарюс и Гиренас, что упали на землю нынешней Польши во времена, когда хозяйничали там немцы, вместо того, чтобы приземлиться в Литве, где их ждала вся страна, собравшаяся еще с вечера и до утра тщетно выглядывавшая огоньки самолета в черном небе.