Требуется идеальная женщина - Анна Берест

Пиарщик представил нас друг другу. Вместе с ним к нам подошел загадочный мужчина в черной футболке, с седоватой трехдневной щетиной, напомаженными волосами и гигантским животом, шествовавшим впереди него.

Девушка положила на стол свои миниатюрные ручки и, по-мультяшному хлопнув ресницами и уставившись в пол, вежливо извинилась за опоздание. В манере этого хрупкого создания было что-то такое, что вызывало желание ей покоряться.

– Э-э… Добрый день! – сказала я. – Вы не возражаете, если, пока ждем журналиста, я проверю аппаратуру?

Я внимательно посмотрела на нее в видоискатель камеры. Несмотря на пластмассовые волосы, фальшивые ресницы и силиконовые ногти, она не производила впечатления дурочки, над которой хочется посмеяться. Наверное, было бы банальностью сказать, что от нее исходило ощущение крайней ранимости, но это именно так и было. В глубине ее глаз застыла печаль.

– А как зовут ваших собак? – спросила я, чтобы дать ей возможность расслабиться.

– Шпиц Энцо и ши-тцу Миюки. Я всегда беру их с собой.

– Да? Здорово. Если вы не против, давайте проверим звук.

Мужчина с седоватой щетиной время от времени отрывался от трех своих мобильников и, приподнимая морщинистое слоновье веко, бросал на нас рассеянный взгляд.

– Похоже, вы очень любите розовый… – сказала я, чтобы услышать ее ответ. Но ей послышалось “вы очень любите розы”.

– Да, розовые розы. Вот такие. – И она показала стоящий на столе цветок. – Но даже когда я смотрю на розы, мне грустно. Потому что они увянут.

– О’кей! – воскликнула я. – У меня все отлично! Сейчас скажу журналисту, что мы готовы.

Я нашла Патриса на улице. Он стоял на тротуаре и спокойно курил энную по счету самокрутку. Он больше не нервничал, и пот у него на лбу высох.

– Я не стану ее интервьюировать, – решительно сказал мне Патрис. – Дело не в моих убеждениях. Не в какой-то там идеологии. Это вопрос компетенции.

К нам подошел пиар-директор. Он был бледен. Взяв мои руки в свои, он легонько встряхнул их и, заглядывая мне в лицо, проговорил:

– А не могли бы вы это сделать?

– Точно, – вмешался Патрис. – Мы тебе доверяем. Ты справишься. – И он положил мне на затылок свою ладонь.

Я с удивлением смотрела на двух совершенно не похожих друг на друга мужчин, одинаково спасовавших перед маленькой женщиной. Согласно кивнув, я отправилась брать интервью у Мадемуазель.

– Какой женский образ вы представляете? – спросила я.

– Не знаю, – ответила она. – Не мне об этом судить. Но я пытаюсь быть свободной женщиной.

– Трудно сказать, что ваша “женщина-пирожное” олицетворяет идею свободы.

– Не соглашусь. Нужно любить представление о женщине, чтобы ее защитить.

– В смысле? Я вас не понимаю…

– Некоторые люди – из тех, что пытаются защищать женщин, – мыслят стереотипами. Но мне не нравятся стереотипы. Что не мешает мне защищать женщин.

– Говоря им: “Одевайтесь в кукольные платьица”? Странная защита…

– А что, разве для того, чтобы тебя воспринимали всерьез, обязательно коротко стричь волосы и носить штаны? Так, что ли? Какая же это защита? Я понимаю женщин, которые не желают одеваться так, как одеваюсь я; я понимаю их и уважаю их мнение. Но мне очень жаль. Я слишком люблю женщин, слишком горжусь своей женственностью, чтобы отстаивать право выглядеть как мальчишка.

Слова Захии пробудили во мне воспоминание об одной старой фотографии. На ней была запечатлена женщина с такими же, как у нее, накладными волосами, с такими же накрашенными а-ля Бардо глазами и такая же маленькая и хрупкая. Но что это была за фотография? Я никак не могла вспомнить, и меня это раздражало.

– Не люблю пропаганду, направленную против женственности, – окончательно добивая меня, добавила Захия. – Я свободна создавать тот образ женщины, который мне нравится. Это мой мир, и мне плевать, что о нем скажут другие.

Захия рассказала, что она очень хорошо училась в школе. Девочкой она обожала выдумывать разные истории. В одной из них действие разворачивалось в чайном салоне – “точно таком, как тот, в котором мы находимся”, – так она выразилась. Когда ей исполнилось десять лет, ее родители развелись, и они с матерью и братом переехали во Францию, в Шампиньи-сюр-Марн. Она плохо говорила по-французски и, хотя была сильна в математике, в школе скатилась на двойки. Она никогда не забывала свою родину и гордилась арабской культурой. Она вспомнила пятидесятые, когда ее бабки и прабабки одевались как им нравилось и оставались верующими без принуждения.

– Я хотела бы показать экстремистам, что можно быть мусульманкой и жить нормальной жизнью. Сколько народов, у которых украли жизнь, право смеяться и смотреть на картины! Я думаю о них с грустью, – сказала она.

Через несколько лет после переезда во Францию, совсем юной девушкой, она познакомилась с не очень хорошими людьми. Она не стала скрывать причину, подтолкнувшую ее к этому шагу: причиной были деньги. Она нуждалась в деньгах, чтобы покупать разные вещи, потому что общество требует от нас, чтобы мы покупали вещи. Беспрестанно. Чтобы мы заполняли ими пустоту. От одного нехорошего знакомства к другому, такому же сомнительному, Захия начала встречаться – не бесплатно – с некоторыми футболистами французской сборной. В первый раз – ей только-только исполнилось семнадцать – ее отправили в Германию, в отель, где ей предстояло услаждать героев нации. Она стала сюрпризом для звезды отечественного спорта.

– С днем рождения!

Но она была несовершеннолетней, и разразился скандал, известный как “дело Захии”. Футболистов вызвали в суд, но в конце концов оправдали, сняв с них все обвинения. А вот ей отмыться не удалось. В отличие от спортсменов ее имя отныне оказалось прочно связанным с проституцией.

– Знаете, это было ужасное унижение, – сказала она.

Она так смотрела на меня, что мне стало ясно: до сих пор я и понятия не имела о том, что значит унижение женщины; жесткость ее интонации подтвердила, что я и не представляла себе, что такое бесчестье. После того как случилось “все это”, добавила она, отец вычеркнул ее из своей жизни. Ей пришлось “с этим жить”. Надо было работать и добиваться того, чтобы отныне только от нее зависело, какой будет ее жизнь.

– Как вы думаете, вы можете служить образцом для девушек?

– Нет, вряд ли.

Это был мой последний вопрос. Я искренне поблагодарила ее за беседу, сложила аппаратуру и начала собирать свои вещи. Я закрывала молнию на чехле от микрофона, когда заметила, как мужчина с седой щетиной что-то втолковывает пиарщику. Первый был мрачен как туча, а второй – невероятно бледен. Судя по всему, у них возникла серьезная проблема. Впрочем, не прошло и минуты, как молодой пиарщик бросился к нам, зажав в руке две пары кружевных стрингов, и сказал, что интервью надо переделать. То, что мы только что записали, не может быть показано в восьмичасовых вечерних новостях. Надо рассказать о коллекции белья и чайном салоне. Он положил стринги на стол, и мы с Захией под бдительным оком небритого мужика ровно три минуты – следили по часам – поговорили о лифчиках, трусах и шоколадных пирожных.