Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века - Геннадий Седов

— Я все объяснил, говорить больше не намерен! — Виктор бросил на пол нераскуренную папиросу. — Задача сейчас, — повернулся к Александре Адольфовне, — вывезти деньги. Лучше всего по частям. Мужчины за пазухой, женщины в сумках… Этот мусор в воду! — показал на кожаный мешочек с драгоценностями в руках Вани Пулихова. — Не сумеем продать, засыплемся.

Ночь с Виктором они провели здесь же, на мельнице. Лежали одетые на голых лавках, застеленных жесткой кошмой, не прикоснулись друг к дружке. Она не могла уснуть, била под платьем прыгавших блох, чесалась. Томила тоска, хотелось домой, к маме. Прижаться к теплым ее коленям, смотреть, как мелькают спицы в ее руках, как гоняет по полу раскручиваемый моток веселый котенок Дарка, клюет носом Лея, читает вслух на сон грядущий главу из Торы отец.

К полудню следующего дня за ними заехал в своем экипаже Парфианович, повез кружным путем на запасной путь товарной станции, к готовящемуся отойти составу, груженному торфом.

Посидели какое-то время внизу насыпи, побежали по условному сигналу (высунувшаяся в вагонном окне рука со шляпой) к прицепленному в хвосте техническому вагону.

Мастерская-лаборатория на колесах члена минского народнического кружка Мечислава Фодиевича Парфиановича, заведовавшего ремонтом весов на линии Московско-Брестской железной дороги, была ценнейшей находкой для революционеров края. Пользуясь предоставленными ему правами, инженер-путеец перевозил в своей кочевой кибитке запрещенную литературу, оборудование для подпольных типографий, преследуемых полицией товарищей.

Ехали среди нагромождения механизмов, ящиков с запчастями, к зарешеченным окнам не подходили. «Гомель!» — объявлял очередную станцию Парфианович. Исчезал ненадолго, возвращался, затаскивал в вагон судки с едой и чайник с кипятком. Черпали ложками из судка битки с кашей, запивали свежезаваренным чаем из кружек.

— У меня, друзья, — опускал в кружку кусок колотого сахара Парфианович, — колесная болезнь. Не спится дома, хоть убей. В дороге сплю как агнец небесный, а в спальне на кровати, ни в одном глазу. Хожу часами, как лунатик, в палисаднике сижу. Жена смеется: может, нам, говорит, колесики на ножках кроватных приделать, кататься по квартире?

Товарняк часами простаивал на станциях, загонялся в тупики. Вагон отцепляли, возили из конца в конец, цепляли к новому составу. Гудел прощально паровоз, трогались в путь. «Горностаевка!»… «Чернигов!»… «Нежин!» — объявлял Парфианович.

В Киеве простояли полдня, проехали Жмеринку, с которой началось их странствие по югу России. День, ночь, битки с кашей, чай из кружек, вагонная одурь. Кодыма, Бирзула, безымянные полустанки. На одиннадцатые сутки, помятые, с закопченными лицами, они спустились со ступенек на черный от мазута гравий станции Одесса-товарная.

— Успеха, товарищи! — помахал с площадки рукой Парфианович. — Адрес вы знаете. Если что-то не так: заминка и прочее, возвращайтесь в вагон. Я здесь простою минимум до пятницы.

«Я жил тогда в Одессе пыльной:

Там долго ясны небеса,

Там хлопотливо торг обильный

Свои подъемлет паруса;

Там все Европой дышит, веет,

Все блещет югом и пестреет

Разнообразностью живой.

Язык Италии златой

Звучит по улице веселой,

Где ходит гордый славянин,

Француз, испанец, армянин,

И грек, и молдаван тяжелый,

И сын египетской земли,

Корсар в отставке, Морали».

А.С. Пушкин, «Евгений Онегин»

Одесский обыватель, вышедший погожим летним утром 1905 года за калитку, чтобы сесть за углом в набитый до отказа вагон конки, уплатить за билет, проехать три остановки, прошагать до станции «канатки», подняться в движущейся кабинке на Николаевский бульвар, приподнять по привычке шляпу, проходя мимо задумчиво глядящего вдаль Дюка на постаменте, двинуться, вдыхая прохладный бриз с моря, по направлению к Пассажу, раскланиваясь со знакомыми, размышляя при этом, на чем сегодня остановиться: чашечке кофе у Фанкони или кружечке-другой холодного жигулевского в «Гамбринусе» — рядовой этот обыватель, непременная часть фланирующей публики, заполнявшей набережную и центральные улицы города, крутил головой, ловя себя на мысли, что не чувствует привычного настроения, сопровождавшего его прежде в субботние часы праздного ничегонеделания, о которых мечталось на протяжении недели. Не та Одесса, не та! И Россия не та! Кошмар что творится вокруг: редкий день без происшествий! Стачки, забастовки, патлатые студенты орут с трибун, мастеровые шастают по улицам с плакатами. «Даешь восьмичасовой рабочий день!» «Буржуи — кровососы!» «Царя Николашку — под зад коленом!» Содом и Гоморра!

Газет хоть не открывай. Анархисты — когда такое было, скажите? — стреляют средь бела дня в городского голову Нейдгарта, ранят главного полицмейстера, мечут бомбы в купеческие лавки, в магазины, нападают на состоятельных горожан. Грабят почище профессиональных бандитов — лавки, ссудные кассы, богатые дома. Мало нам было собственных смутьянов, так нате вам: прибывает, по слухам, не сегодня-завтра в Одессу этот самый крейсер со взбунтовавшейся командой, «Потемкин». Мясо на обед им, видите ли, пришлось не по вкусу: унюхали запашок. Капитана убили, офицеров поарестовывали! А? Где мы находимся, можете ответить? В Африке? На Огненной Земле? Кончится это когда-нибудь, я вас спрашиваю, или нет!

— Итак, товарищи…

Темноволосый, с пышными усами техник-специалист Лев Иванович Зильбергер (подпольная кличка Николай Иванович), прибывший в Одессу для налаживания работы динамитных мастерских, вышел из-за верстака с циркулем в руке…

— Итак, что нам потребуется для работы по изготовлению снаряда? Какие инструменты?

Широко улыбнулся, глянул в сторону скамейки с группой будущих бомбистов.

— Попросим ответить товарища Дору…

Ничего не помню, господи!

У нее разом вылетело все из головы!

— Не волнуйтесь, товарищ, — подошел он к ней вплотную. — Прежде всего, нам понадобится из инструментов?..

— Медный молоток! — вспомнила она.

— Правильно.

— …напильник, ножницы для жести…

Все встало на свои места.

— …спиртовка, наждачная бумага, пипетка для наполнения серной кислотой, — перечисляла она торопясь. — Стеклянная трубочка запала…

— И? — потряс над головой циркулем Николай Иванович.

— Циркуль!

Со скамейки послышался смех.

— Что и требовалось доказать, — развеселился вместе со всеми Николай Иванович. — Обращаться с заказом на заводы Круппа нам, по-видимому, не придется… Идем дальше, — вернулся за верстак. — Изготовление запальной трубки…

— Ну, как учеба?

Витя дожидался ее на углу, курил папиросу. Одет с иголочки: белоснежный костюм, шляпа, лакированные туфли, трость. Хорошенький, глаз не отведешь.