Клинки чужого мира - Мартин Райтер

- Ты чего? - удивился Олаф Кауфман.

- Да понимаешь, я пообещал Плюнькису, что помогу древнерожденным избавиться от незваных гостей, - сказал Генрих и тут же осекся, поняв, что сболтнул лишнее.

- Плюнькису? Какое странное имя, - Олаф внимательно посмотрел на приятеля. - И древнерожденные… Мне кажется, я уже слышал это слово. Только было это очень давно…

Олаф наморщил лоб, но через минуту махнул рукой:

- Нет, не вспомню. Крутится где-то рядом, а не ухватить. Со мной такое часто бывает. Иногда я думаю, что я совсем не Олаф Кауфман…

- Как это? - удивился Генрих.

- Это странная история. - Олаф расстегнул куртку, затем пуговицы на рубашке. - Давай-ка встанем под свет.

Они подошли к одному из уличных фонарей.

- Это родимое пятно у меня с детства, - с гордостью сказал Олаф. - Правда, оно похоже на знак?

Генрих пригляделся и удивленно присвистнул. На левой стороне груди Олафа темнело изображение дубового листа. Почти черный на краях, к центру дубовый листок светлел, и на самом светлом, сером, месте можно было различить бегущего пса или волка.

- Ух ты! - произнес Генрих. - Откуда это у тебя?

- Я же говорю - с детства. А когда оно, мое детство, началось, никто не знает.

- Врешь! Отец с матерью должны знать.

- В них-то все и дело, - вздохнул Олаф. - Я думаю, что они ненастоящие мои родители.

- Почему же ты так думаешь? Они сами признались.

Олаф покачал головой:

- Нет, они ничего такого не говорили. Но я это чувствую. Пошли, Генрих, по дороге расскажу. - Олаф застегнул куртку, поправил сумку на плече, и одноклассники продолжили свой путь.

История Олафа настолько заинтересовала Генриха, что он на время забыл и о засаде древне-рожденных, и о встрече на кладбище, куда они с Олафом шли.

- Если тебе не надоело меня слушать…

- Нет, что ты, очень даже интересно, - сказал Генрих. Он и вправду был заинтригован, хотя в глубине души подозревал, что Олаф привирает, а родимое пятно ему сделали в косметическом кабинете.

- По словам моих так называемых родителей, я поздно начал разговаривать - лет в пять или шесть, а ходить научился и того позже. Как будто Я дефективный! - Олаф недовольно сплюнул в сторону. -Врут они. Я ничего этого не помню, а ведь шесть лет - это возраст, когда человек себя уже осознает. Пива не хочешь?

Генрих покачал головой. Олаф достал из сумки бутылку, ловко сковырнул зубами крышечку и сделал большой глоток.

- Ну так вот, о моих родителях - я уверен, что они меня боятся…

Генрих улыбнулся:

- Что ж тут удивительного? Тебя не только они, тебя вся школа боится.

- Ты не понял. Они боятся меня каким-то суеверным страхом. На ночь запираются в спальне и до утра нос не высовывают. А о том, что они каждый раз крестятся за моей спиной, будто я черт какой-то, я уж не говорю - к этому я давно привык. Так вот, то, что. они меня боятся, я понял в восемь лет - это по их словам в восемь. Мы тогда жили возле леса на хуторе, уж не помню на каком: каждый год наша семья переезжает с места на место, кочует по всей Германии, будто убегает от кого-то. Ну, слушай дальше. Однажды случилась буря. Сильная буря, что тут говорить - я таких бурь никогда больше не видал. В четыре часа дня потемнело так, словно наступила полночь. Потом в лесу принялись выть волки… Жуткие завывания то приближались, то удалялись. Потом все смолкло, и наступила невероятная тишина. Даже птицы замолчали, листва перестала шуметь. Я играл в это время во дворе и помню, что сгорал от любопытства. Страха я не чувствовал - мало найдется в мире вещей, способных меня испугать. Зато мои родители, или кто там они есть, бросились в дом, забыв обо всем на свете, в том числе и обо мне. Я услышал, как они придвигают к двери мебель. Мне было смешно, так как близилась всего лишь гроза, а они баррикадировались, словно собрались защищаться от волчьей стаи или банды лесных разбойников.

Олаф мельком глянул на часы:

- Идем по расписанию. Минут через десять будем на месте. Волнуешься?

Генрих кивнул:

- Не очень-то я люблю кладбища.

- Да уж, кладбища - места не из приятных. Я помню, со мной был случай…

- Ты про бурю и родителей еще не все рассказал, - напомнил Генрих.

- Ах да. Ну так слушай дальше. Остался я на улице, и мне казалось, что буря - это весело. Но вот задул ветер, да так сильно, что деревья пригнулись к земле. Тут-то я понял, что совершил ошибку, оставшись на улице: ветер сбил меня с ног, подхватил, как перышко. Потом я почувствовал, как меня тянет вверх, куда-то тащит… и вдруг с неба спикировал огромный ворон! Таких огромных воронов в природе не бывает, я уже этим интересовался. Этот ворон схватил меня когтями, сильно схватил - сам удивляюсь, как у меня не осталось шрамов на теле. Я решил, что птица приняла меня за какую-то букашку и вот-вот проглотит, но через несколько секунд понял - ворон не желает мне зла, напротив - он защищает меня. Защищает от ветра. Скажу честно, если бы не этот странный ворон, ураган прикончил бы меня. Ударил бы об ограду или зашвырнул на дерево. Ворон кричал страшным голосом, лихорадочно бил крыльями по воздуху, сопротивляясь ветрищу, а я не мог даже вздохнуть, так силен был ветер. Представляю, каких усилий стоило ворону выстоять в этом поединке!

Наконец ветер отступил, унялся. Обессиленный ворон упал вместе со мной на землю. Я поднял голову - мамочка моя! - деревья в лесу, покуда достигал взгляд, повалены, как будто их выкосили; наш дом завалился набок, а в одной стене торчит ствол разлапистой ели. Как потом выяснилось, дерево пробило насквозь мою комнату и, если бы я оказался во время бури дома, меня, пожалуй, уже не было б в живых. Вот такие дела.

- А что ворон? - спросил Генрих.

- Живучий оказался. Немного передохнул, расправил крылья и, выкрикнув мне в лицо что-то вроде: «Хугин! Хугин!», унесся бог знает куда. Больше я его не встречал. Ну а дальше случилось вот что. Когда странная птица исчезла, я помчался к дому: хотел поскорее рассказать родителям о страшной буре и удивительной птице, спасшей мне жизнь. Однако дверь оказалась запертой изнутри. Я несколько раз толкнул ее, потом замолотил по ней кулаками. Из дома - ни звука. Меня охватила паника. Я решил, что с моими «родителями» приключилась беда. Минут десять я бегал вокруг дома, бросал в окна камни и выкрикивал имена людей, которых считал своими отцом и матерью.

Звон стекла, мои крики разбудили бы и мертвых… однако дом хранил молчание… Кстати, дом еще тот. Мрачные гранитные стены, покрытые мхом, окна высоко над землей забраны решетками. Прямо как замок…

Олаф Кауфман остановился возле мусорных контейнеров, несколькими большими глотками осушил бутылку и закинул ее в один из контейнеров.