Клинки чужого мира - Мартин Райтер

- Не посмеете! Я не какой-то там гном, чтоб ко мне гномскую магию применять. Я - глюм…

Олаф хлопнул Генриха по плечу.

- Эй, дружище, очнись, тут никого нет, - сказал он. - Что это на тебя нашло? Разговорился сам с собой непонятно на каком языке. Страх темноты подействовал?

Генрих повернулся к Олафу, покачал головой:

- Нет, темнота здесь ни при чем. Ты не поверишь, но тем не менее это правда: прямо перед тобой сидят несколько десятков удивительных существ. Они называют себя древнерожденными, а мы зовем их домовыми, гномами и кобольдами. Я могу говорить с ними и видеть их. Ты - нет. А как тебе доказать, что я не вру, я не знаю.

Олаф забрал у Генриха фонарь, несколько минут водил лучом света по стенам подвала, даже в пустые ниши заглянул, потом покачал головой и сказал:

- Фу ты, черт. А я едва не поверил!

- Позволь мне пальнуть! - закричал глюм Фунькис. - Он услышит и сразу поверит. А иначе ничего не поможет - пока пистолеты у меня в руках, люди их не увидят. А грохот услышит каждый, если он не глухой. Ваш приятель, надеюсь, не тугоухий?

- Господин Генрих, - прервал глюма Ильвис, - как странно, что ваш товарищ пришел сражаться вместе с вами, но вам не верит. Он в самом деле храбрец?

Генрих не стал отвечать Ильвису, он улыбнулся и обратился к Олафу:

- Между прочим, Олаф, древнерожденные понимают нашу речь, хотя и предпочитают говорить на своем языке. Только что они спросили меня, храбрец ли ты. Что им ответить?

- Да брось заливать! Никого здесь нет, - хмыкнул Олаф.

Гном Ильвис пробрался вперед, подошел вплотную к Олафу и внимательно посмотрел ему в глаза.

- Я думаю, что он не трус, ваш друг, господин Генрих. Вы в самом деле хотите убедить его? - Он вытащил изо рта трубку.

Генрих покосился на Олафа.

- Думаю, это было бы неплохо.

- В таком случае выключите свет, а своего приятеля предупредите, что сейчас он увидит призрака.

- Призрака? - недоверчиво спросил Генрих.

- Да, призрака барона Фердинанда Крауса фон Циллергута. Отважный барон решил вместе с нами сражаться с врагом. Так вот, если вы хотите…

- Так господин барон здесь, с вами? - Генрих машинально осмотрелся.

- Да, и с ним его друзья Ханс фон Дегенфельд и Ремер из Майнбурга, - сообщил гном. - Они решили вместе с нами защищать Регенсдорф…

- Это хорошая новость, - сказал Генрих, подумав, что пользы в бою от призраков не много - они ведь бесплотны и не могут ни ударить, ни причинить вред. Но, с другой стороны, один их вид способен вызвать панику в рядах противника.

- А что, разве обычный человек может увидеть призрака? - спросил Генрих.

- Но вы же их видите.

Генрих пожал плечами:

- Я и вас вижу. Но это не значит, что любой может вас увидеть.

Перед тем, как ответить, Ильвис несколько раз пыхнул гаснущей трубкой, полез в карман за огнивом, но передумал и сказал:

- Все зависит от самого призрака. Если он желает, чтоб его заметили, он делает это; если же у него подобного желания не возникает, тогда даже мы, древнерожденные, не сможем его увидеть.

Генрих понимающе кивнул и обратился к своему приятелю:

- Олаф, как ты относишься к призракам?

Олаф почесал затылок:

- Как я отношусь к призракам? Хм. Этого я еще не знаю. А почему ты спрашиваешь?

- Друзья предложили мне средство, с помощью которого ты легко убедишься не только в их существо вании, но также в существовании других, не менее удивительных существ. И это средство - призрак.

- Ты хочешь сказать, что я могу увидеть призрака?

Вместо ответа Генрих кивнул. Олаф облизал губы.

- Не переодетого в маскарадный костюм болвана, а грешную душу, обреченную на вечные скитания? Привидение?

- Если не хочешь, забудем об этом, и… - начал Генрих, но Олаф Кауфман перебил его:

- Э, нет. Трусом я никогда не был. Увидеть настоящего призрака - мечта всей моей жизни, хотя понял я это только сейчас. Давай, показывай его.

Ильвис повернулся лицом к стене:

- Господин барон, вы не имеете ничего против того, чтоб показаться другу господина Генриха?

- Ради господина Генриха я готов даже постараться и напугать до смерти кого угодно… - прогудел голос барона.

Олаф вздрогнул, закрутил головой во все стороны.

- Нет-нет, сильно пугать не надо, - сказал Генрих. - Вы просто покажитесь, представьтесь.

- Тогда я попросил бы вас убрать свет, - пророкотал барон. - Не помню, говорил я или нет, но хотя свет ваш искусственный для нас опасности не представляет, однако сходство с солнечными лучами вызывает смутное беспокойство.

Генрих отнял у Олафа фонарь, выключил его и громко произнес по-немецки:

- Господин барон, появитесь, пожалуйста.

В тот же миг на стене за спинами древнерожденных замерцало зеленоватое сияние. Бесформенное пятно на глазах приняло вид рыцарского щита. На щите, в верхней его части, вырисовались еще три щита, каждый размером с книгу: на двух из них замерли, распрямив черные крылья, орлы, а третий щит покрыли четкие синие и белые ромбы. Под нарисованными щитами засиял призыв: «Помоги, святой рыцарь, святой Георгий». Через несколько секунд призыв исчез, а на его месте вспыхнула фосфоресцирующая надпись: «Помоги твоим вечным словам - телу здесь, душе там!» Чередование надписей длилось целую минуту, потом щит внезапно превратился в развевающееся на ветру знамя.

Олаф Кауфман за спиной Генриха громко икнул и пробормотал:

- Провалиться мне на этом месте, если это то, что я думаю.

Знамя какое-то время переливалось всеми цветами радуги, а где-то вдалеке зазвучали тревожные звуки рога, лязг битвы, крики.

Генрих сделал шаг к Олафу и шепнул:

- Ты мне только скажи, и все прекратится.

Олаф прохрипел в ответ что-то нечленораздельное, потом откашлялся и твердым голосом сказал:

- Нет, пусть все идет, как шло. Я отступать не привык… О боже!… Однако же таскать на себе все эти железяки, должно быть, не легко…

И в самом деле, по окончании пышного театрального представления знамя превратилось в закованного в броню с ног до головы рыцаря.

- Господи, да что можно разглядеть через такой шлем? - пробормотал Олаф. - Как же они дрались?

Вслепую?

И действительно, прорезь для глаз была такой узенькой, что господину Краусу приходилось крутить во все стороны головой, чтоб лучше видеть. Наконец, это ему надоело, и он снял шлем.