Разноцветный снег - Наталия Волкова

– Когда ты вылезешь оттуда, я подарю тебе Ромео. Это мой кроватный заяц. Пока я сама с ним сплю, но потом отдам тебе. Он защищает от кошмаров.

– Щекотно, Стаська, – смеялась мама, – что ты там шепчешь? Малыш все равно ничего еще не слышит.

– Меня – слышит, я ведь сестра, – говорила я убежденно, и мама улыбалась.

А потом маму увезли в роддом, а мы с папой поехали в центр покупать коляску. На рынке было так же шумно, как сегодня, у прилавков с детской одеждой и игрушками толклись мамы с детьми, а коляски в основном присматривали одинокие молодые папы или беременные женщины. Я остановилась у коляски с желтыми мишками на капюшоне:

– Пап, давай такую, малышка будет там лежать и с мишками разговаривать!

– А может, лучше розовую, – задумался папа, – для девочки-то?

И тут зазвонил телефон. У папиного телефона был такой противный звук, «Полет шмеля» называется. Мне всегда казалось, что эту мелодию следовало назвать не «Полет шмеля», а «Сверление зуба бормашиной». Звук постепенно нарастал и сверлил мозг, и даже на шумной рыночной площади его нельзя было не услышать.

Я все еще смотрела на пятерых мишек, улыбающихся с капюшона коляски, когда папа резко схватил меня за руку и потащил от прилавка. Я ничего не понимала и упиралась как могла:

– Но мы же должны купить коляску, пап!

– Уже не нужно, – пробормотал папа на ходу и потащил меня дальше.

Когда мы вышли из толпы и зашли за автобусную остановку, папа повернулся ко мне и сел на корточки. Наши глаза оказались на одном уровне, и я впервые в жизни увидела у папы вертикальную глубокую морщину между бровями. Раньше морщинки появлялись только в уголках его глаз – от смеха.

– Стась, – папа смотрел мне прямо в глаза, но, кажется, не видел меня, – это звонила мама, ее выпишут через несколько дней, и она будет дома. Надо ее не расстраивать и не баловаться. Хорошо?

– А сестренку? Ее тоже выпишут?

– А сестренка… Понимаешь, так иногда бывает, Стась, она родилась мертвой, и врачи не смогли ничего сделать.

– Но ведь дети не умирают! – Я никак не могла вместить услышанное.

– Умирают, малыш, к сожалению, умирают…

Через несколько дней мама вернулась домой, но она еще долго была какой-то чужой, даже меня почти не обнимала и все время плакала. А я чувствовала себя виноватой, непонятно в чем, но виноватой. Может, в том, что вот жива-здорова, в школу хожу, играю в человечков, читаю, а сестренка так никогда не сможет, ей просто не дали шанса. Почему?

Потом мама стала больше работать, по вечерам ходила на курсы вождения, и жизнь в нашей маленькой семье покатилась по привычным рельсам с привычными остановками на пути: «Школа» – «Работа» – «Воскресные прогулки в парке». Только папа сменил на телефоне рингтон, теперь там стояла тема из Джеймса Бонда.

– Дети не должны умирать, – твердо сказала я и улыбнулась Ромке. – Давай встретимся на остановке через два часа?

Ромка кивнул и пошел в палатку за шаурмой. А я вытащила из кармана скомканную бумажку с адресом Тониной подруги.

Уличный шум имеет странное свойство: он может истончаться и совсем исчезать, как кусок мыла от воды, стоит только зайти в каменную коробку подъезда. Пока преодолеваешь первые два пролета, с улицы еще доносятся крики дворников или собачий лай, но чем выше поднимаешься, тем дальше уходишь от внешнего мира. Дом со всеми его запахами и собственными странными звуками поглощает тебя, закрывает в себе. Причем я давно заметила, что запах у каждого дома разный. В некоторых подъездах пахнет кошками и старыми дедушками, в иных – пловом и блинами, а пару раз я заходила в новомодные подъезды, где пахло исключительно моющим средством и духами. В подъезде, куда я сейчас попала, с трудом открыв тяжелую дверь без кодового замка, пахло вкусно: пирогами с корицей. Я сразу прониклась доверием к этому дому и решила, что все у меня получится и Тонина подруга окажется на месте.

Пятьдесят третья квартира обнаружилась на четвертом этаже за коричневой дерматиновой дверью. «Звонок не работает. Стучите» – прочитала я над кнопкой звонка. Стучать совсем не хотелось, но что делать? Сначала я постучала по дерматиновой обивке, но получилось совсем тихо, и тогда я заколотила по косяку что было сил. С той стороны послышался собачий лай, потом кто-то долго ковырялся в замке, и наконец дверь приоткрылась на старинную цепочную щеколду, а в получившейся щелке появился чей-то прищуренный глаз.

– Вы кто? – спросили из-за двери.

– Ох, так быстро и не объяснишь, – вздохнула я. – А вы – Ангелина Федоровна?

– Я-то да, но если вы будете опять предлагать мне купить пылесос или заполнить анкету в поддержку каких-то депутатов, то до свидания.

Дверь стала медленно закрываться, и я решилась:

– Я правнучка вашей подруги, Тони. Помните такую?

Дверь замерла, так и не закрывшись, а изнутри стали нетерпеливо теребить щеколду.

– Одну минутку! Сейчас.

Ангелина Федоровна отошла к стене, давая мне пройти в тесный темный коридор. Все стены занимали книжные стеллажи, на которых, похоже, уже сто лет никто не вытирал пыль. У меня сразу защипало в носу, и я чихнула. Ангелина Федоровна махнула на дверь справа и снова пропустила меня вперед. Комната, куда мы попали, была не очень большая; все стены увешаны картинами, фотографиями и книжными полками. В углу – стеклянный шкаф, забитый куклами, а на низеньком столике у окна громоздилась старая печатная машинка. Как в музее. Я не успела рассмотреть хозяйку дома в коридоре и сейчас с любопытством оглянулась на нее. Ангелина Федоровна напоминала дореволюционную учительницу: высокая, худая, с седым пучком на голове. В отличие от Тони, она держалась как-то слишком прямо, будто в позвоночник была вставлена спица. На руках у нее сидел маленький серый пудель и нюхал воздух. Ангелина Федоровна сощурила глаза и окинула меня с головы до ног оценивающим взглядом.

– Неужели умерла? – спросила вдруг она.

– Кто?

– Тоня.

– Нет, нет, что вы! С ней все в порядке, – испугалась я.

– А зачем же ты тогда пришла? – удивилась Ангелина Федоровна.

Будто больше прийти незачем.

– Это долгая история… – начала я, но хозяйка тут же перебила.

– Тогда садись, а я за чаем, – сказала она и вместе с пуделем вышла в коридор.

Я завертела головой: все-таки комната очень напоминала музей. Особенно сильно притягивал шкаф с куклами. И было с первого взгляда понятно, что это коллекция, которую собирали долго и с любовью. Куклы стояли на полках группами: старинные, с фарфоровыми лицами, – повыше, современные, в национальных костюмах, – внизу.

– Руками не трогать, – донеслось с кухни, – я ими очень дорожу!

Через минуту хозяйка появилась в дверях с двумя заварочными чайниками: