"Долина смерти". Трагедия 2-й ударной армии - Изольда Иванова

— Ну, шо, хлопцы, надулись? Будэмо здаватысь али як?

Как по команде, мы ответили хором:

— Нет, товарищ полковник, будем умирать, но не сдадимся!

— Вот и я так думаю. А ну, Костик, — обратился он ко мне, — где твоя хромка? Сыграй им погромче гопака, пускай послухают нашу музыку!

Я взял гармонь, нажал на клавиши, и по лесу эхом покатился задорный мотив. Комполка ударил себя ладонями по коленям и понесся между соснами в пляс, на ходу придумывая слова:

Наше лесное «яйцо» представляло собой мешок 2×3 км. Мы просидели в нем ровно четверо суток. Огня немцы почему-то не вели. Радист безуспешно вызывал своих: село питание. И вдруг закричал:

— Товарищ полковник, отозвались!

Полковник Кухарев успел лишь сообщить квадрат, где мы находимся, и связь оборвалась.

Положение наше было незавидное. Все запасы продовольствия давно съели, стали варить кору и сыромятные ремешки. А ночью над нами появился «кукурузник»[38] и сбросил мешки с сухарями, сахаром и копченой рыбой. Мы ожили.

Утром по радио немецкий «русак» нас категорически предупредил: «Если по-хорошему не сдадитесь — смешаем вас с землей. Завтра в 10.00 по московскому времени на вас посыплются тонны бомб и снарядов и никого не оставят в живых. Хайль Гитлер!» Радио смолкло. Песен для нас фрицы уже не играли.

Комполка подозвал к себе командиров (среди них я узнал старшего лейтенанта Байгарина) и отдал им какое-то распоряжение. Артиллеристы и минометчики вместе с пехотинцами стали зарывать в землю то, что нельзя было взять с собой: готовился выход из «мешка».

Потом полковник Кухарев подошел к нашей роте и спросил:

— Ну, что, слыхали «русака»?

Я сказал:

— Грозно, падлы, предупредили и сразу замолчали…

— Так скилькы ж можно агитировать? — проговорил полковник и снова спросил: — Так что, хлопцы, будэмо здаватысь чи ни?

Радистка всхлипнула:

— Да что вы, товарищ полковник?

— Вот и я думаю, шо нэ будэмо. Костик, — обернулся он ко мне, — ты первый проходил со своими ребятами левее села, где у немцев была огневая точка. Зря не подорвали пулеметы в блиндаже. Теперь там снова засели фрицы и не пропускают нас. Скажи, можно ли в том месте перейти дорогу? Тикать нам трэба сегодни — завтра будэ пиздно…

Командир похлопал меня по плечу и решительно сказал:

— Ну, вот шо, бери себе ребят и действуй — открывай путь на выход: он лежит через той блиндаж…

Я ответил, что возьму тех, кто сам пожелает идти со мной. Дорога предстояла нелегкая: бурелом, воронки, немцы рядом… Вызвались двенадцать бойцов и радистка с санитаркой.

С наступлением темноты мы двинулись к шоссе. То и дело натыкались на поваленные снарядами деревья, обходили завалы и наконец увидели сквозь кусты белоснежную дорогу. За ней тянулся слабый луч света из блиндажа, пахло дымом. Огневая точка казалась мертвой.

Раздумывать было некогда, и я скомандовал разведчику Васильеву отойти по кювету метров на тридцать и выстрелить по блиндажу из карабина. Если ответят — сменить позицию и дать автоматную очередь.

Вправо я послал разведчика Литасова, предупредив стрелять лишь в том случае, если увидит живую цель. Остальные расположились перед дорогой напротив блиндажа. Через семь минут послышалась короткая автоматная очередь. Но ведь выстрела из карабина не было?

Я послал к Васильеву санитарку. Оказалось, что он увидел вышедшего из блиндажа немца и прибрал его, как говорится к рукам. Блиндаж тотчас оживился: из него градом полетели трассирующие пули, но Васильев уже сменил позицию и ударил по блиндажу из ПТР. Видимо, попал в амбразуру, так как пулемет замолчал.

Через связного я передал команду Литасову открыть огонь по блиндажу сначала из винтовки, потом из автомата, что и было сделано. Немецкий пулемет молчал. Мы тоже не стреляли, не отрывая взглядов от блиндажа.

Неожиданно из амбразуры по Васильеву ударил автоматный огонь. Он ответил тем же, даже сделал выстрел из ротного миномета, но мина разорвалась за блиндажом.

Мы решили под покровом темноты переползти дорогу. Первый со связкой гранат пополз Калмыков, потом я, за мной радистка и Тареев с гранатами. Немец из блиндажа продолжал вести наугад автоматный огонь. Мы залегли. Калмыков подполз к блиндажу, выругался и швырнул в амбразуру связку гранат, а сам — бегом к нам. Раздался взрыв, за ним — тишина.

Калмыков направился к блиндажу, но из него неожиданно выскочил немец, и Калмыков уложил его из автомата. Перешагнув через убитого, он откинул брезент, закрывавший вход в блиндаж, и крикнул:

— Заходи, ребята! Путь свободен.

Оставив у дороги Тареева, мы вошли внутрь. Там горела лампа, похожая на шахтерскую, догорали в печке дрова. На полу лежали двое убитых немцев, а третий повис на пулемете, все еще удерживая мертвой рукой автомат.

Калмыков остался в блиндаже, а мы с радисткой вернулись к своим. Отправив связного к командиру полка и оставив на дороге дежурных, мы с ребятами направились в блиндаж. Вытащив из него убитых немцев, стали греться и сушиться у печки. Кое-кто не побрезговал и переоделся в немецкое тряпье.

Все наши окруженцы во главе с командиром полка на рассвете перешли дорогу. Полковник Кухарев вошел в блиндаж и шутя поднял руки перед переодетыми бойцами: «Их хенде хох!» Он приказал нам оставаться в блиндаже, а сам повел людей в лес, откуда мы наступали на Мостки[39]. Вскоре нас в блиндаже сменили автоматчики другой части.

По квадрату, где мы находились накануне, немцы, не дожидаясь 10 часов, открыли ураганный артиллерийский огонь. Потом появились 30 «юнкерсов», снизились над лесом, и из них пачками, как из мешков, посыпались бомбы.

Полковник Гавриил Кириллович Кухарев получил от командования новую задачу: принять участие в овладении Спасской Полистью, на которую с юга наступали части 376-й дивизии.

111-я сд обошла село слева и зашла немцам в тыл. Противник оказался в мешке. Завязался бой не на жизнь, а на смерть. Нашему полку довелось сражаться у стыка дорог, где немцы контратаковали нас пять раз, стремясь отогнать от Спасской Полисти. После четвертой контратаки положение 2-го батальона стало критическим из-за больших потерь, и комбат попросил подкрепление. Командир полка выделил нашу роту. Я был тогда командиром 1-го расчета и первым номером при пулемете «максим», одновременно исполняя обязанности ротного политрука, выбывшего по ранению.