Обреченные на страх - Альбина Нури

Все готовилось в стратегических количествах, закатывалось в банки и хранилось в подвале родительского дома. Илья шутил, что в случае зомби-апокалипсиса или другого катаклизма голодная смерть нам точно не грозит.

Эти домашние заготовки и сейчас там, в подвале дома. Целые полки, уставленные рядами банок. Есть их некому. Пополнять запасы – тоже.

Мама вечно пыталась отправить мне в Казань всего-всего, но я не хотела возиться с борщами, да и соленья-маринады не слишком люблю. Поэтому брала только варенье. Никто не умел варить его так, как мама с Жанной.

Все это мгновенно вспыхнуло в моей памяти. Боль потери никогда не пройдет, нечего и надеяться. Временами она может затаиться внутри, отодвинуться немного дальше, чтобы дать возможность дышать и жить. Но покинуть навсегда – нет. Такого не будет.

Ты шагаешь дальше и думаешь, что преодолела порог – и вдруг тебя резко отбрасывает назад. Чей-то голос или смех, варенье в вазе, знакомый аромат духов, какая-то фраза или строчка из книги – и вот уже память снова возвращает их, живых, необходимых и недосягаемо далеких…

Я увидела, что руки у меня дрожат. Наверное, я надолго замолчала, потому что Рустам спросил, мягко и тихо, совсем по-человечески, не как чужой, не на протокольном языке:

– Марьяна, с тобой все нормально? Ты меня слышишь?

– Извини, задумалась, – сдавленно проговорила я, сдерживая слезы.

– Ничего, я понимаю. – Галеев помолчал, а потом неуверенно произнес: – Не знаю, стоит ли тебе говорить… Сам я не думаю, что есть какая-то связь, но все-таки… – Он снова замялся.

– В чем дело, Рустам?

– Пообещай не воображать невесть что! Это вилами на воде писано. Возможно – я подчеркиваю, возможно! – твоя сестра и эта Рогова были не единственными.

– Что? – Я так и подскочила на месте, ударилась коленкой о столешницу и едва не взвывала от боли.

«Она не одна такая. Есть другие, кроме нее».

– Я пообщался с судмедэкспертом, и тот обмолвился, что это второй похожий случай в его практике. Прежде он работал в Йошкар-Оле, так вот там произошло нечто подобное. Шесть лет назад. Смерть матери и дочери.

– Их, то есть эти случаи, будут как-то… объединять?

– Разумеется нет! – фыркнул Галеев. – Про Жанну никто не знает, ты сама говорила. Йошкар-олинское дело давно закрыто. Да и вообще, насколько я понял, было установлено, что мать убила ребенка случайно. Официальных запросов, как ты понимаешь, я делать не могу.

Итак, три происшествия: в Краснодарском крае, в Татарстане и в Марий Эл. Голова моя кружилась, я не могла сообразить, что мне делать с этими новыми сведениями. Кстати, о сведениях.

– Рустам, ты знаешь, как они погибли? Женщина и девочка из Йошкар-Олы? Можешь рассказать?

– Женщину нашли повешенной, – после секундной паузы ответил он. – Муж обнаружил. Повесилась в бане…

– Повесилась в бане, – вслух проговорил Петр Сергеевич и отшвырнул от себя листы. Резким, нервным жестом сорвал с носа очки и немедленно засунул дужку в рот, принялся покусывать, сам того не замечая. Он всегда делал это в минуты особенно сильного напряжения, волнения, и избавиться от противной привычки пока не получалось.

Принесенную ему рукопись Петр Сергеевич читал уже третий час. Он пока не мог понять, кто автор этой писанины. Знает ли он эту женщину-журналиста лично или нет? Но особа эта была ему малосимпатична.

Петр Сергеевич прекрасно знал такую породу женщин, которых принято называть успешными. Сейчас они повсюду: в банках, турбюро, юридических фирмах. Читают лекции в университетах, лечат больных в платных клиниках, строчат бойкие статейки в газеты и журналы.

Образованные, остроумные, напористые, самостоятельные, никогда не забывающие о собственной выгоде, они бодро двигаются по жизни, чеканя шаг, наступая другим на пятки и не стесняясь пнуть более слабого, если подвернется случай.

Эгоизм – вот что составляет их суть. Ее суть. Суть этой самой Марьяны.

Вот только стержня – нет. Вертлявость одна. Все «я» да «я», а чего хочет – сама не поймет. Вроде и муж с детьми ни к чему, только карьера, а при этом отцу с матерью, сестре с мужем, которые сумели хорошие семьи создать, завидует. Беда случилась, так она быстрее свою задницу спасает: прикрылась Журналом своим, а мать и отец – побоку.

Петр Сергеевич обнаружил, что грызет дужку, как дворняга – мозговую кость.

– Чтоб тебя! – Он бросил очки поверх рукописи и выбрался из-за стола, потирая затекшую шею.

В спине что-то хрустнуло, и Петр Сергеевич в сотый раз подумал, что надо бы сходить к специалисту, проверить, как поживает давняя подруга – позвоночная грыжа. На упражнения он давно наплевал, того и гляди так защемит, что не разогнешься.

Он был в одной рубашке и галстуке, пиджак остался висеть на спинке кресла. Снова забыл повесить в шкаф, на плечики, досадливо подумал Петр Сергеевич. Жена непременно заметит новые складки на пиджаке и станет ворчать. В остальном общались они давно уже как соседи, но пилила его жена как родного.

Петр Сергеевич прошелся по кабинету, рассеянно глянул в окно. Скоро закончится рабочий день, сотрудники потянутся к выходу. Сам он частенько задерживался подольше, постоянно находились какие-то дела. А сегодня уж точно засидится допоздна. Нужно дочитать рукопись – и сделать это здесь, не под приглядом жены.

Он покосился на открытую папку, как на гремучую змею. Она таила что-то, о чем ему не хотелось знать. Петр Сергеевич прислушался к себе.

По правде говоря, вовсе она не плохая, эта несчастная Марьяна. Может, не так уж и много в ее характере от пробивных стервозных баб, которых нынче пруд пруди. Просто в голове намешано всякого разного, да и одинокая она. И перепугана до чертиков…

Как и он сам.

Пора признать: его страшит ниточка, которая привела Марьяну к нему.

Петр Сергеевич подошел к шкафу со стеклянными дверцами. Там, за стеклом, приткнулась на полке большая фотография, сделанная еще в молодости: он сам, его жена, Хрусталев и Наташа, как всегда – с улыбкой до ушей.

Ната и Хрусталев прожили семь лет, пока она не погибла в аварии. Петр Сергеевич до сих пор не мог взять в толк, что сестра нашла в этом мужчине. Малосимпатичный, угрюмый, брюзгливый, занудный тип, хотя голова, конечно, светлая.

Петр Сергеевич с Хрусталевым знали друг друга сто лет – еще со студенчества. Учились на одном потоке, но в разных группах. Могли даже считаться приятелями, мало того, что долгое время были еще и родственниками. Но Хрусталев упорно, даже наедине, обращался к Петру Сергеевичу на «вы». Петру Сергеевичу приходилось делать то же самое.

«Какого рожна ты приволок мне эту дрянь?» – подумал он.

Неужели Хрусталев знает про Галку? Нет, не может быть. Откуда ему знать?