Леди, которая любила готовить - Екатерина Лесина

— Ваша сестрица прислала, — мрачно сказала Ляля. — И велела, чтоб вы, когда появитесь, всенепременно ей протелефонировали. Вот.

— Конечно.

— Кофею сварить?

— Лучше чай, — кофе у Ляли категорически не получался, хотя в этом она столь же категорически отказывалась признаваться, считая, что это Василиса придирается, что не может вкус кофею меняться в зависимости от времени варки.

Или качества воды.

— Я булок купила.

— И булки тоже давай. Все давай.

Потом, позже, Василиса спустится на кухню и там уже, в тишине, оставшись одна среди шкафов и шкафчиков, старой медной посуды, которая помнила иные времена, распакует чемодан.

Спустится в погреб.

Заглянет в шкафы, не оставив без внимания даже тот крохотный, спрятанный за массивной плитой, в котором хранились щипцы и угли.

Потом.

Сперва Василиса протелефонировала брату.

Аппарат установили в тетушкином кабинете, и темный, лоснящийся, донельзя солидного виду, он как-то чересчур уж выделялся, приковывая взгляд. Василиса даже не сразу решилась трубку снять. А поднеся отделанный серебром рожок к уху, настороженно замерла, вдруг вспомнивши, о чем слуги шепчутся: а ну как и вправду от телефонации этой разжижение мозга наступает.

Нет, Василиса, конечно, тотчас опомнилась и велела себе успокоиться. Нынешний аппарат, если и отличался от того, который был в городском доме, то самую лишь малость.

И линия оказалась рабочей. И соединили-то быстро.

К счастью, Александр был дома.

И обрадовался.

И разговор их, занявший всего-то несколько минут, лишь укрепил Василису в мыслях, что правильно она сделала, уехав. «Сплетник»? Пускай себе пишет, что ему вздумается. Визитки? Марьин секретарь разберет. Или Александр сам может, коль ему охота возиться. Спрашивают, где она?

Далеко.

Так далеко, что не достанет ни лживое сочувствие, ни насмешки. Василиса устроилась в кресле, привезенном тетушкой то ли из Парижу, то ли из Стамбула, и с ногами забралась, и туфли скинула на пол. Потянулась, подавила зевок и поняла, что и вправду ее больше не беспокоят ни бросивший ее жених, ни мнение света по этому вот поводу.

— Как отпустят, приезжай, — сказала она Александру напоследок. — Здесь и вправду хорошо.

Как в детстве.

В том самом детстве, когда она, Василиса, была счастлива… а ведь и была она счастлива, если подумать, то именно здесь, в этом доме, рядом с тетушкой, которой Господь своих детей не дал, а из чужих она отчего-то жаловала лишь Василису.

Разговор же с Марьей получился какой-то странный, скомканный. Не отпускало ощущение, что мыслями сестрица пребывает где-то далеко, и что говорить-то ей на самом деле не хочется, не о чем, однако она вновь же исполняет тяжкий родственный долг…

Вернув теплую трубку телефонного аппарата на рожок, Василиса задумалась.

Что ей делать?

Нет, сейчас понятно, Ляля вон подала чай, в который помимо заварки щедрою рукой сыпанула и смородинового листа, и клубничного, и тонких вишневых веточек, отчего чай вышел терпким и ароматным. Сдоба тоже была неплоха, но в остальном…

Василиса сделала глоток и закрыла глаза.

Она хотела уехать?

Она уехала. И приехала. И… и вдруг оказалось, что она совершенно не представляет, что дальше.

— Барышня? — Ляля заглянула в кабинет осторожно, что было ей совершенно не свойственно. — Туточки вам цветы прислали.

Цветы?

Не то, чтобы Василисе прежде не присылали цветов, но вот… она только приехала, а тут цветы. И надо полагать, не от Марьи, если Ляля сочла нужным лично сообщить.

От кого?

Или…

Нет, то знакомство, случайное, мимолетное, вряд ли продолжится. Да и было оно, положа руку на сердце, вынужденным. И не стоит ждать, что человек посторонний вдруг столь Василисой очаруется, что, едва лишь приехав, сразу букет отправит.

Василиса отставила кружку.

Ей вдруг стало донельзя любопытно.

— От кого?

Букет был красив той выверенной аккуратной красотой, что свидетельствовала о работе хорошего флориста. Гармония форм и цвета, а в завершении аккуратная карточка, что виднелась по-над хрупкими бутонами альстромерий.

Карточку Василиса вытащила.

«Мы пока не были представлены, но весьма надеюсь на скорое знакомство. Ладислав Горецкий».

Горецкий?

Василиса честно попыталась вспомнить, что она слышала об этом человеке, но вынуждена была признать, что ничего. То ли память вновь подвела, то ли по своему обыкновению она была чересчур рассеяна, когда речь заходила о вещах или людях посторонних.

— Красивый, — Ляля держала букет бережно, едва ли не с трепетом. — А вы говорили…

— Поставь куда-нибудь…

Василиса карточку убрала.

И вздох подавила.

Марья.

Больше некому. Кем бы ни был этот самый Ладислав Горецкий, он появился донельзя вовремя, а стало быть, знал, когда Василиса должна прибыть. И кто ему сказал? Не Александр точно, тот сводничеством не занимается, в отличие от Марьи, которая, верно, сочла, что курортные красоты — самое оно для истории о большой и светлой любви.

— Если появятся, то просить? — Ляля почувствовала настроение хозяйки и нахмурилась.

— Проси, — ответила Василиса с обреченностью.

Уезжать следовало заграницу, к Настасье, которая на все эти брачные игрища смотрела снисходительно и точно не стала бы перебирать окружение ближнее и дальнее в тайной надежде пристроить неудачливую свою сестру.

Правда, завела бы речь про образование.

Университет.

Открытия, которые Василиса всенепременно сделает, если постарается, ибо она талантлива, пусть и силой обделена. Василиса покачала головой и отправилась в единственное место, где чувствовала себя собой: на кухню.

Остаток дня прошел в совершенно утомительном безделье. Демьян и не представлял, до чего тяжело приходится людям, не имеющим сколь бы то ни было внятных занятий.

Он переоделся.

И побывал в ресторации, просторной и светлой, как, кажется, все в этом городе. Отведал фирменной ягнятины в травах, которую подавали на блюде столь огромном, что на это блюдо весь барашек целиком вместился бы.

Посидел на террасе, глядя, как пара девиц играет в городки, почти решился было сам испробовать силы, но к девицам присоединились молодые люди, и на площадке стало тесновато.

Он вышел и в город.

Прогулялся по набережной, посетил пару магазинов из тех, в которых торговали соломенными шляпами и белоснежными костюмами, даже приобрел один, льняной, чтоб вовсе не отличаться от отдыхающих.