Леди, которая любила готовить - Екатерина Лесина

Время от времени Демьян останавливался, будто невзначай бросая взгляд на очередную витрину, но так никого и не увидел. То ли за ним вовсе не приглядывали, то ли приглядывали, но весьма издалека, то ли специалисты были и вправду хороши, а потому обыкновенные уловки против них не действовали.

На виллу Демьян вернулся уж вечером, измотанный, что жарой, что городом, разочарованный отдыхом и страстно желающий найти себе хоть какое-то занятие, но…

Ужин.

И та же ресторация, правда, ныне заполненная людьми. Кого только средь них не было. Вот утрешние девицы любезничают с кавалерами, кажется, с теми, с которыми играли в городки. Вот приглядывают за девицами, да и за кавалерами тоже, степенного вида дамы, время от времени обмениваясь короткими фразами и кивками. Вот дремлет у окна седой хрупкого вида господин.

Военные пьют.

И невоенные тоже пьют.

Снуют половые, спеша обслужить гостей. Кто-то смеется, кто-то говорит, заглушая вялое дребезжание рояля. И в этом вот всеобщем веселье Демьян чувствует себя до крайности неуютно. Вдруг накатило. Вдруг показалось, что где-то там, среди людей этих, по сути чужих, скрывается убийца.

Заколотилось сердце.

Бросило в холодный пот. И дыхание перехватило, будто горло захлестнуло невидимой петлей. Демьян стиснул зубы. Не поддаваться. Дышать надо. Спокойно так дышать. И не думать… давешняя чахоточная девица здесь?

Вон, сидит за соседним столиком, сгорбилась над тарелкой, ковыряется в ней с видом отрешенным. И нет-то ей никакого дела ни до содержимого этой самой тарелки, ни до самого Демьяна.

— Простите, вы не возражаете?

Этот голос заставил сердце болезненно сжаться, кольнуло под лопатку, и боль была столь острой, что Демьян поморщился.

— А то тут, кажется, все-то занято, — Ефимия Гавриловна тоже сменила наряд. На смену темному приличному для вдовы платью пришла длинная в пол юбка и белая строгая блуза, единственным украшением которой была камея под воротником.

— Ма-а-ам, — проныла Нюся, взгляд которой метался по ресторации. — Мы мешать станем.

— Нисколько, — Демьян заставил себя улыбнуться и поднялся, отодвинул стул, помогая даме. Нюся фыркнула. Кажется, с куда большим удовольствием она бы присела за стол с вон тем моложавым офицериком, что с задумчивым видом попивал кофий и уходить не торопился. — Буду рад компании.

Отпустило.

И сердце заработало как прежде, и дышать он вновь мог, а страх ушел. И теперь было стыдно за этот самый страх, который обычным людям позволителен, но уж никак не офицеру с немалой выслугой.

— Вы уж простите нас, — Ефимия Гавриловна взмахом руки подозвала полового. — Думали раньше прийти, чтоб место занять, а Нюся завозилась. Все красоту никак не могла навести.

Нюся надула губки.

К красоте она относилась серьезно, а потому губки были покрыты слоем алой помады, глаза подведены столь ярко, что казались неестественно огромными, а темные ресницы едва не обламывались под собственной тяжестью. Светлые волосики Нюся закрутила, а после, взбив, перевязала изумрудно-зеленой лентой, с которой на лоб спускалась нитка жемчужин, одна другой больше.

— Это вам, маменька, можно чучелом ходить, — сказала она, принимая меню. И манерно отставивши пальчик, в оное ткнуло. — А я молода. Мне жизнь еще устраивать.

Подали ужин.

Следовало признать, что повара в ресторации были куда лучше, чем в том трактире, где обычно столовался Демьян. Правда, конечно, страсть их к преогромным блюдам была совершенно не понятна. Мало, что еда терялась, так еще и стол вдруг оказался маловат.

— Устраивать она будет… посвистелка, — проворчала Ефимия Гавриловна. — Глаз да глаз за тобою нужен…

Нюся фыркнула и стрельнула глазками то ли офицеру, то ли еще кому, благо, лиц подходящих в зале хватало.

— И как вам здесь? — поинтересовался Демьян для поддержания беседы. В светских беседах он был не особо силен, но молчание показалось неудобным.

— Дорого, — сказала Ефимия Гавриловна.

— Все-то вы, маменька, над каждою копеечкой трясетесь. Всего-то восемьдесят рублей…

— Сто шестьдесят.

— С одного человека восемьдесят выходит. И это за месяц!

— Дома на десять можно жить и столоваться весьма неплохо, — Ефимия Гавриловна ткнула вилкой в мясной рулет, щедро политый острою подливой.

— Зато тут купальни есть, собственные. И грязевые ванны! Я записалась на завтра, утречком. А еще пляж. И парк, и… — Нюся от возбуждения подпрыгивала на стульчике. И громкий ее голос мешался с другими. — А город? Вы уже гуляли?

— Гулял.

— А маменька отказалась. Устала она с дороги. И мне одной запретила. Пришлось сидеть в нумерах… у нас двойной, преогромный. И ванна своя, представляете? Я маменьке говорю, что и нам надобно такую дома поставить.

— Дорого.

— Все-то ей дорого. Вы не слушайте, у нас доходы приличные весьма. Маменька, если не миллионщица, то скоро станет. А при том жадная…

— Я не жадная, — обиделась Ефимия Гавриловна, — я рачительная. От твоего батюшки, между прочим, одни долги в наследство остались.

— И что? Теперь-то долгов нету.

— Дурное дело — нехитрое…

— А главное бубнит и бубнит, не замолкает, считай. Все-то я не так делаю… все-то не то, а я же не виновата, что такая красивая уродилась!

— Нюся!

— Что? Они сами меня находят. И уважение оказывают.

— Главное, чтоб ты от этого уважения в подоле не принесла, — Ефимия Гавриловна хмурилась и своего недовольства не скрывала.

— Мама!

— Что? Я сказала. А вы, стало быть, тут же остановились?

— Да.

— Чудесно… я как-то вот… спокойней, когда знакомого человека увидишь, приличного, а не какого проходимца.

— Полечка не проходимец, — Нюся посмотрела куда-то влево и, подняв руку, помахала. А кому — Демьян не заметил. И тут же устыдился. Это ж надо, за девицей совершенно посторонней подглядывать. Еще решит, будто привлекла его внимание, и ладно, если она, она его за кавалера не примет, а вот матушка могла и счесть, что Демьян станет подходящей партией для дорогой бестолковой дочери.

— Все-то вы маменька выдумываете. Полечка — достойный молодой человек с большими перспективами…

— И слабыми активами.

— …он современный, а не то, что старичье, которое вы мне сватаете…

От этакой перспективы подурнело.

Жениться Демьян готов не был, здраво рассудив, что вряд ли на свете сыщется женщина, готовая сносить вечное его отсутствие, неспособность понять тонкие душевные переживания и в целом полную его неготовность к семейному счастью. А уж особа, подобная Нюсе, сколь бы привлекательна она ни была — лет пятнадцать тому Демьян всенепременно увлекся бы ею — в браке доставит одно лишь беспокойство.