Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду - Леонид Фиалковский

Я промолчал. Как себя вести?

— Видишь ли, — продолжал Ген, — он все же представил тебя к награде, хотя мог и не внести в списки. А после этого случая он тебя выживет из роты, не простит он тебе. Я понимаю тебя, но стоит ли портить себе жизнь? Постарается он от тебя избавиться. А мы привыкли к тебе.

— Нет, Саша, извиняться я не смогу. Не смогу! Да ничего я такого плохого и не сделал. Это моя работа.

— Не будь наивным. Не противоречь ему. Хрен с ним.

Мы подошли к кошаре и разговор прекратили. Там уже привыкли к тому, что перед обедом или ужином, а часто и после и к концу работы, если предполагался конец, я делал перевязки. И на этот раз развернул свой «ПФ», и ко мне стали подходить воины для перевязок. Меня будто случайно нашел здесь старшина Николаев. Видно, он меня искал.

— Доктор, поговорить надо. Пройдемтесь немного.

Я закончил перевязку, закрыл комплект, и мы вышли из мастерской.

— Случилось что, старшина? — спросил я.

— У меня все нормально, вот у вас не все правильно. Извините, что смею указывать, но выслушайте.

— Поучать решили?

— Выслушайте меня, пожалуйста. Зачем на рожон лезете с командиром? Зачем себе жизнь усложняете? Командир — хозяин положения, и не вы ему, а он вам может испортить все.

— Что вы имеете в виду, старшина? — прикинулся я незнайкой.

— Зачем мясо и картофель выкинули в общий котел? Это я распорядился, чтобы ему готовили отдельно. Продукты для этого выдаю сверх нормы, не за счет солдат и командиров.

— У вас свои продукты есть? Запасы, излишки? Откуда?

— Это уже мое дело. От солдатской нормы отрывать не стану.

— Кроме командира, Харитонов готовил еще на восемь человек. Какое они имеют право на улучшенное питание? Стыдно перед остальными.

— Это уже Харитонов перегнул. Я буду выделять впредь дополнительно продукты только на командира, комиссара и Калмыкова. Они живут вместе и вместе кушают. Сам прослежу, чтоб других не кормили.

Я промолчал. Действительно, если командир не возражает, а может быть, и приказывает отдельно ему готовить, то правильно ли мне вмешиваться? Что я могу изменить, кроме как себе навредить. Но с другой стороны, где-то пятую часть мяса от общего котла отдавать командиру и его нахлебникам — это надо совесть иметь. А если будет давать дополнительные продукты сверх нормы, то пусть готовят. А как людям объяснить? Они-то все видят. Не станешь же объяснять, что готовят из дополнительных продуктов. А откуда будет брать старшина дополнительные продукты? Все равно воровать будет из красноармейского пайка.

— Смотрю, уж очень наивны вы, доктор, никакого житейского опыта у вас нет, — прервал мои мысли старшина, — война идет, стоит ли о таких пустяках задумываться. Да и спишет все война, доктор.

— Человек живет среди людей, старшина, и в любой обстановке все должно быть по-человечески. Тем более в войну, тут и так много по-звериному. Так я понимаю жизнь, хотя вы правы в том, что у меня действительно нет никакого житейского опыта.

— Жизнь научит, еще как научит! — заключил старшина. — Мне пора. — Отдал честь моей наивности, повернулся и ушел.

Четверг, 13 августа 1942 г. Газеты и хлеб.

Последние два дня в расположении подразделений бригады было относительно спокойно. Все понимали, что затишье это временное, что основные бои впереди. Обе стороны готовились к еще более жестоким схваткам. Наши войска будут удерживать оборонительные рубежи любыми средствами, стоять насмерть. Отступать нам заказано, но и противник от своих целей не отказался. И обе стороны готовились к решающему сражению.

В бригаде осталось в строю одиннадцать танков.

Перед обедом привезли газеты, впервые за последние две недели. Последний раз читали еще в пути на станции Поворино. Из центральных была «Красная Звезда», Юго-Восточного фронта — «Сталинградское Знамя» и «За Родину» — газета 64-й армии. Люди с жадностью стали читать их, искали ответы на многие мучившие вопросы: о положении дел на нашем фронте, на других фронтах, страны в целом, но в них приводились только эпизоды из жизни частей армии и фронта, о подвигах воинов. Были в газетах заметки о самоотверженной работе наших людей в тылу по сбору урожая и выпуске военной продукции для фронта. Писем еще никто не получал. Люди с нетерпением ждали весточку от родных. Многие не знали, где семья, родные, успели ли эвакуироваться с территории, занятой врагом.

Еще в первую неделю, как началась война, отца назначили комиссаром истребительного батальона из местных активистов. Он у нас партийный. Я был зачислен в Ленинградское военно-медицинское училище еще до войны и приехал в отпуск до начала занятий в Калинковичи, где мы жили. Там меня и застала война. В первые дни войны проходили эшелоны с эвакуированными, и мы с отцом с большим трудом посадили туда мать с четырьмя детьми. И я в тот же день уехал в Ленинград. Отец остался с истребительным батальоном в Калинковичах. Так и распалась наша семья. Договорились писать все тетушке Фаине в Ленинград, а она уже сообщит нам, кто где. Другого не придумали.

После обеда политрук роты — старший лейтенант Титов собрал весь личный состав на лужайке возле кухни и прочитал всем напечатанную в «Красной Звезде» статью Ильи Эренбурга. Читал комиссар о чинимых немцами зверствах над нашим народом. Его действия взывали к мести. Никакой ему пощады! Статья убеждала, что враг будет разбит, но и от каждого требовалось исключительное напряжение и самоотверженность. Призыв: «Убей немца!» воспринялся как призыв к защите своих родных и близких, своей Родины.

Пятница, 14 августа 1942 г. Доктор Майя.

Прошлую ночь отдыхал у калмыков в домике, где мне определили место для медицинского пункта. Хозяйка встретила меня довольно приветливо. Угощала молочными продуктами, но я отказался — боялся, что утроба не выдержит непривычную пищу. Попил чай с лепешками. Постелила мне на кушетке в комнате, отведенной для приема больных. Чистые простыни, подушка, одеяло. Я разделся до белья и провалился куда-то в бездну…

Утром проснулся поздновато. Когда пришел в расположение роты — завтрак уже раздавали. Выдачу разрешил старшина роты Николаев. Часть людей уже получила завтрак. Вокруг кухни стоял шум, слышалась ругань, люди отплевывались. Оказалось, что пшенная каша была с песком, с большим количеством песка. Я попробовал кашу и выплюнул. Сплюнул несколько раз, а хруст песка еще оставался на зубах. Пришлось сполоснуть рот водой. Такую кашу, конечно, нельзя было есть, и я запретил выдавать ее личному составу. Как сейчас быть? Людей надо кормить. Жалко было тушенку, которой заправили кашу, зря ее перевели, но черт с ней. Люди ждали завтрака. Как быть? Спросил у Шихалева:

— Как попал песок в кашу?

Он пожимал плечами, моргал глазами и ничего не говорил.

— Почему песок в каше? Где воду брал?

Ответа не последовало.

Я доложил о случившемся командиру. Он во всем обвинил меня. Мол, я должен присутствовать при заборе воды и закладке в котел продуктов.