Думать не будем пока ни о чем - Айя Субботина

На полпути забираю все это, сгружаю в машину и краем глаза замечаю, как она снова утыкается носом в телефон.

— Пишу маме, чтобы не волновалась, — говорит со смущенной натянутой улыбкой. — У нас так принято. Ты не подумай ничего такого, просто… вот так.

— А я ничего и не думаю. Если сейчас не поздно, то можем заехать к твоим родителям, чтобы они на меня посмотрели со всех сторон.

— Серьезно? — Она как будто даже моргнуть боится.

— Абсолютно. Это нормально, что родители хотят знать, с кем их дочь проводит время. Мне скрывать нечего.

Никогда не понимал, почему мужики так боятся знакомиться с родителями и домашними своих женщин. То, что на тебя посмотрят ее мать, отец, выводок братьев, сестер и другой «очень важной» родни еще ничего не значит. Это же не обещание жениться.

Ну и еще я почему-то всегда нравился родителям своих женщин. И мне всегда доверяли.

— Может быть, в следующий раз? — Йен поправляет смешные черепашьи очки, хоть я вижу, что ее разрывают противоречивые чувства. С одной стороны, хочется показать своего молодого человека (я немного старомоден, и пусть пока буду в таком статусе), а с другой ее как будто что-то останавливает.

— Как сама захочешь, — соглашаюсь с ее решением и помогаю забраться на соседнее с водительским сиденье. — Просто с этим вообще никаких проблем.

— Знаешь, мой отец всю жизнь мечтал, что однажды я стану женой мужчины в погонах, — улыбается она, на миг расслабляясь, как будто перестает смущаться нашего быстро завертевшегося знакомства. И тут же тушуется: — То есть, это просто… Ну… К слову пришлось… Ничего такого, знаешь…

Не могу не использовать эту возможность ее смутить.

Пытаюсь, но это сильнее меня. Хочу посмотреть предел красноты ее забавных пухлых щек.

— Малыш, у тебя целых три дня, чтобы склонить меня к браку. Тебе и карты в руки.

Все же смущать ее интересно. Такие неподдельные реакции — и при этом ни жеманства, ни кокетства. Она правда стесняется, но не до такой степени, чтобы это превращалось в обузу. Возможно, спустя какое-то время это перестанет быть в новинку, и я больше не буду смотреть на румянец, как на что-то, чего давно не случалось в моей жизни. А сейчас, по крайней мере на контрасте с пробивной и напористой Наташей, приятно видеть во взгляде искренний интерес и ум, а не немой вопрос: «Ну и что ты готов для меня сделать?»

— Расскажи о своем бывшем, — предлагаю я. — Если это не очень больной мозоль.

Мне правда интересно, что у них произошло. Кое-какие выводы я успел сделать, так что осталось проверить, где ошибся. Если вообще ошибся.

— Это просто… определенный этап моей жизни, — после небольшой заминки говорит Очкарик. — Мы дружили семьями много лет, Сашина младшая сестра — моя лучшая подруга. Хоть в последнее время мы мало общаемся. У нее муж, ребенок и все те заботы, о которых я ничего не знаю. Женские достижения.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ну я бы не назвал рождение ребенка — достижением. Точнее, совсем бы не назвал, потому что потрахаться и кончить с последствиями через девять месяцев — это дело нехитрое. Но стоит ли озвучивать эти мысли вслух? Вдруг она из тех женщин, которые уже в шестнадцать — маленькие мамочки, даже если практикуются на бездомных котятах и выпавших из гнезда птенцах?

— Мы с Сашей всегда были «женихом и невестой». Он же старше на одиннадцать лет, так что даже когда у него появлялись другие женщины, я все равно была «его маленькой будущей женой».

Меня немного царапает, что она упоминает разницу в возрасте, хоть объективно все так и есть: разница в пять и больше лет всегда вылезет внезапно, как прыщ на жопе, даже если «ничего не предвещало беды». И тогда живая девушка с огоньком вдруг превратится в тусовщицу, которая совершенно не приспособлена к жизни, не умеет строить взрослые планы, живет одним днем и убеждена, что глубокий минет решает любую проблему. Правда, если говорить по справедливости, то Наташа в свои тридцать пять страдала этими же недостатками.

— Два года назад у него был очень важный корпоратив, — продолжает Йен. — Саша всегда был жутким трудоголиком, работал по двадцать пять часов в сутки и думал, что делает недостаточно для карьерного роста. А тут у начальника юбилей, нужно быть обязательно, выглядеть успешным и с хорошей парой, которую… — Она горько усмехается и сует в рот большой палец. Жмурюсь, уверенный, что начнет его грызть, а я этого терпеть не могу, но все ограничивается просто парой укусов. Довольно крепких, раз даже в полутемном салоне я вижу четкие отпечатки зубов на коже. — В общем, Саше была нужна женщина, которую не стыдно показать, которая не скажет глупость, не будет «блистать интеллектом», рассказывая бородатые анекдоты и пошлые шутки, в общем, не заставит его краснеть. Я, вроде как, подходила. И уже была, — она делает пальцами «кавычки», и меня немного вымораживает эта американщина, — его почти_невестой. Мы пошли вместе — и все было, как он сказал, зашибись. На следующий день пришел с кольцом и убедительной взрослой речью, что я должна стать его женой, потому что это логично, правильно и все только этого и ждут.

Даже так? Любитель разбрасываться бриллиантами? Не мужик — а, блядь, герой женского сериала.

— Все были очень рады: наши родители, его сестра, соседи и даже блохи на соседской собаке. А потом оказалось, что я не совсем полноценная женщина.

— Ты — трансвестит? — пытаюсь разрядить обстановку, и Очкарик смешно хихикает. — У тебя три сиськи, как у инопланетянки из «Вспомнить все»? Если да, то тогда ты на треть больше полноценная женщина, чем… гммм… двухсисечные.

Ну не люблю я все эти идиотские «груди», «буфера» или, как выдают некоторые, — «грудки». Грудка, блин, она у курицы.

— Ты, вроде, видел, что я из породы двухсисечных, — немного запинаясь на последнем слове, стреляет глазами Йен.

— Еще как видел, — на секунду отрываясь от дороги, отвечаю я, недвусмысленно пробегая взглядом по выпуклости у нее под курткой. Нужно с этим заканчивать. — Так что с тобой не так, женщина? Ты шпионка «Скайнета»[9]?

— Гомо сапиенс, мои микросхемы подсказывают, что ты только что выпросил себе смертный приговор.

— А можно сначала стейки, а потом на плаху? — печально вздыхаю я. — Жрать хочется — умираю.