Фейри с Арбата. Гамбит - Татьяна Богатырева

– Я люблю тебя, Лиле. Только тебя, всегда. – Вспомнил Томасовы байки и добавил: – Никого больше не будет, только ты.

Ладонь легла ему на губы.

– Ш-ш. Не говори. Не бывает всегда. И чтобы никого другого, тоже не бывает. Тебе всего-то…

– Я не ребенок, Лиле, – прервал он ее, отняв ладонь от губ. – И я знаю точно, что ты для меня – единственная.

Она отодвинулась. Сползла сначала на бок, потом и вовсе села на край войлока. Нахмурилась.

– Эри, Эри… Я прошу, не говори. Я же знаю, как бывает. Вот вы сейчас будете воевать, потом война закончится и вспомнится, что нужно возвращаться домой, лошадок разводить… Потом – что мужчине нужна жена, чтобы дети и хозяйка дому. Сам выберешь или за тебя, неважно. А ты такой – будешь себя ругать, что не сдержал слово. Не хочу, чтобы ругал. – Запрокинула голову, уставилась на звезды. Пробормотала еле слышно: – Пошлость какая, в такой момент об этом говорить…

Сев рядом, Сакс обнял ее за плечи, развернул к себе и заглянул в глаза – темные, волшебные и мудрые. Подумалось, а сколько же лет этой фейри? Мало ли, выглядит как девчонка, они ж вечно молодые. Может, и вечно девственные… Зато Лиле говорит, как старик Фианн, когда напьется. Только Саксу было все равно, сколько мудрости в ее словах и скольким юным и глупым она что-то такое говорила, чтоб не обещали.

– Не надо, Лиле. – Мягко и бережно поцеловал хмурую морщинку между ее бровей, потом – скулу и губы… едва оторвался. – Не бойся за меня. Война или не война… Или ты уже хочешь уйти?

Она мотнула головой:

– Не хочу, Эри. Совсем не хочу! Если бы можно – не уходить! Как будто ты привязал, честное слово, – жалко улыбнулась.

– Так останься. Пойдем завтра вместе. – Снова поцеловал ее, завалился на спину и потянул на себя. – Может, это ты меня привязала? Вот как увидел тебя, и все.

Лиле засмеялась, шепнула в ухо: «Мальчишка!» – и прижалась, зарылась пальцами в волосы, приникла губами к шее. Сакс еще успел подумать: жаль, что летом ночи короткие.

А потом она уснула. Верно, устала, ей сегодня пришлось и колдовать, и от стражи бегать, и он еще… первым… Сакс даже зажмурился, так сладко было думать, что она – только его, ничья больше. И зря она так, он же не просто так сказал. Она правда – единственная, не надо ему никого больше.

Тихонько сняв с себя ее руку, Сакс встал. Чуть полюбовался светящимся в темноте телом, укрыл плащом. И вернулся к тому месту, где купались. Зашел в воду, умылся. Кровь тоже смыл и вздрогнул, подумав: ей же больно было, а так за него цеплялась, словно сразу – хорошо.

– Нет, не надо мне никого другого, – сказал вслух не то озеру, не то сам себе. – И что война? Фейри и замуж идут, и детей рожают. Вот кончится война, и поженимся… выйдешь за меня, Лиле? Я тебя никогда не обижу, и железом не трону, и сорочку красть не буду, только если сама меня любишь… Любишь же, правда?

Озеро не ответило, лишь плескала вдалеке рыба и шелестела осока.

– А я всегда буду – только тебя. И если вдруг с кем… даже если жениться – все равно, ни с кем другим счастья не будет. Так и зачем оно…

Сглотнув невесть откуда взявшуюся горечь, Сакс еще раз умылся и вышел на берег. Собрал с кустов одежду, понюхал Лилино платье – точно ли земляника? Точно. Земляника, хвоя и немножко свежий снег. А потом вернулся к Лиле, забрался к ней под плащ как был, нагишом, и обнял. Она пошевелилась, умостилась к нему тесно-тесно, снова закинула поверх него руку и довольно выдохнула:

– Эри…

На третий раз Лиля упросила своего личного архангела Михаила сотворить чудо и вывести ее через служебный вход. Правда, сначала пришлось съесть две маковые сдобы Светочкиного приготовления и ответить ей на сотню вопросов о локации и самочувствии, высказаться о моратории на смертную казнь и падении мировых цен на макрель, а под конец клятвенно пообещать неделю гулять, принимать витамины и делать по утрам зарядку. Очень хотелось самой задать сто и один вопрос, особенно о том, как можно сделать игровых персонажей такими… такими живыми. Куда более живыми, чем девяносто девять из сотни реальных, настоящих и уж точно живых посетителей ИЦ в Битце. Но Лиля испугалась. Вдруг Михаил скажет, что это зависимость или еще какая хрень, и запретит ей играть?

Черт. До чего неподходящее слово, «играть», думала Лиля, шагая к метро «Новоясеневская». Играть чужими жизнями и чувствами, пусть нарисованными, но… Если бы здесь был хоть кто-то, похожий на Эри! Если бы этому кому-то пришло бы в голову хоть посмотреть на белесую мышь…

«Не сходи с ума, девочка», – голос разума подозрительно походил на Настасьино контральто.

«Нельзя сойти с того, чего нет», – рассудительно ответила ей Лиля и зажмурилась, подставляя лицо теплому апрельскому солнцу, вспоминая то, июньское, и горячие губы псевдоанглийского мальчика. Или мужчины? Семнадцать здесь и семнадцать там – две большие разницы.

Вот попроси здесь мальчика зайца поймать – поймает он, как же! Не говоря уж про ободрать и приготовить! Лиля невольно улыбнулась, вспомнив двух пойманных Саксом зайцев. Первого они сожгли, потому что, пристроив над углями тушку, невесть с чего начали целоваться и спохватились, когда заяц совсем сгорел. Зато второго не дожарили – очень уж хотелось есть, а Лиля вовремя вспомнила, что горячее сырым не бывает.

А как он держался, когда на третий день пути (приехали бы куда раньше, если бы поторопились, только не хотелось – торопиться!) из-за кустов высунулись аж три классических отца Тука и сурово поинтересовались: кто, куда и зачем? При этом двое зловеще ухмылялись, а один до того выразительно поигрывал дубинкой! Лиля впервые порадовалось, что все здесь нарисованное. Встреться ей такие экземпляры в реальности – влезла бы на ближайшую елку без разбега! На самую макушку, и плевать, что высоко! А Эри и бровью не повел. Нет, никакой он не мальчик. Настоящий мужчина, просто еще молодой.

А она – трусиха. Было страшно ночевать в лесу, хотя, казалось бы, нечего бояться в игре. Было страшно идти к повстанцам, мало ли что там за люди? Но за Саксом и в лагерь пошла. Только не поняла, почему они называют это лагерем? Обычная деревенька в лесу. От той, где жил Эри, отличается лишь тем, что домики маленькие, вкопаны в землю по самые слепые оконца, и женщин почти не видно. И скотины мало, всего пара лошадок, несколько коз на привязи и стадо гусей на опушке, под кустами ирги и боярышника.

Сакс тут же высмотрел деревенского шерифа, позвал ее: пойдем, отец уже извелся, надо успокоить! Да и тебе он рад будет. Тут стало совсем неприятно. Ну не должен, не должен нарисованный персонаж так себя вести! А если ведет – то какая же это игра? Она и сбежала. Пробормотала, что пора ей, и сбежала. Правда, не удержалась, пообещала вернуться. И вернется! Эри – он ведь такой…

«Такой, ага», – фыркнула воображаемая Настасья, обозвала ее мечтательной дурой и смылась. А Лиля достала из сумки детективчик в мягкой обложке, про страшную тайну древнего артефакта, и села в вагон. Надо было кровь из носу сегодня явиться в родную библиотеку, к ненаглядным гадюкам и пыльному Достоевскому. Детективчик был тут весьма кстати: пусть гадюки плюются ядом в ни в чем не виноватую Екатерину Лесину и ее «ширпотреб», а не в «лодыря и трутня, парткома на тебя нет». Что за дрянь такая партком, Лиля знала исключительно из Довлатова и уроков истории, но была твердо уверена: там заседают именно такие антикварные гадюки в крепдешиновых блузах.