Незнакомец - Евгения Стасина

– Забудешь с вами, ты мне трижды напомнила. И огурцы, и торт, – демонстрирую огромную картонную коробку с эмблемой своего кафе, – всё при мне.

Кроме Тото, который особенно любил такие вот выезды, но никто его отсутствия не замечает. Взвинченные, уж это миниатюрная женщина, точно:

– Вот и славно, а то волнуюсь сегодня с самого утра. Прямо сама не своя!

– Чего волноваться, мам? Всё как обычно: попарятся, перепьют, сметут всё со столов и разъедутся.

Сценарий же тоже один. Он, как и место празднества, с течением времени остаётся неизменным.

– А мне всё равно боязно, сны такие дурацкие снились… Жаль, перенести нельзя, – Людмила Брагина толкает бедром входную дверь, пропуская внутрь меня и морозный воздух, и лихо сбросив с ног валенки, пихает обтянутые вязаными носками ступни в стоптанные тапки. – Картошку почистить поможешь? Раз приехала так рано. А я рыбу из духовки достану и хоть бигуди с головы сниму. Как кикимора, ей-богу!  Вот почему я не люблю эти домашние посиделки, суетись тут у плиты целый день.

А мне нравится. И небольшая комната, в которой сейчас прямо по центру красуются совмещённые между собой столы, и оленьи рога, прибитые над дверью, и нелепая растяжка «с юбилеем!», украсившая старые занавески. Как нравятся эти потрёпанные покрывала с изображениями прогуливающихся по лесу лосей, устилающие продавленный диван. Ни шика, ни блеска, а всё равно лучше, чем в ресторане. Пусть там и не заставляют чистить картошку, отваривать её в огромной кастрюле, а потом долго, проклиная всё – от завитых распущенных волос, до постоянно сползающих вниз закатанных рукавов платья – мять, давая маме возможность навести марафет.

Я вроде как повар, привыкшая, так что готовки не боюсь.

Боюсь скрипа шин подъезжающих автомобилей, и звука мужских голосов, перемежённых с женской трелью. Потому что неминуемо это – минутой раньше, минутой позже, но Васнецов явится. Хлопнет дверью, потопчется на пороге, сбрасывая с подошвы налипший снег, и прямо так, не входя, бросит:

– Сбежала? – с осуждением, словно слиняла я как минимум из загса, повторив подвиг своего непутёвого брата. – На звонки не отвечаешь, я тебя двадцать минут прождал.

Чёрт, зря Ванька, вообще, к нему обратился! И я зря не стала писать смс. Глядишь, может, и повода для разговора не возникло бы? А так не отвертишься.

Водружаю салатник (огромный пластиковый таз с винегретом) в центр стола и набравшись смелости неторопливо выпрямляюсь, попутно разглаживая на бёдрах и без того идеально сидящий наряд. Трясёт меня, нервы, наверное... Или его взгляд виноват, что провожает движение моих взмокших от волнения ладошек, жадно скользит по наглухо прикрытой груди и останавливается на губах, произносящих единственное, что способна в такой ситуации родить моя голова:

– Так вышло, – чем не ответ?

Не признаваться же, что я намеренно выключила звук, запрятав смартфон на самое дно дамской сумки? И что такси вызвала лишь с третьего раза, едва не поддавшись  желанию ещё разок испытать свою душу на прочность: разобьётся вдребезги или выдержит тридцать минут пути в обществе с человеком, которого хочется коснуться больше всего на свете? Хочется, а нельзя. Потому что тогда себя предам, а я по натуре своей не предатель.

– Вышло... Детский сад, – а он грубиян.

И если к его резкости  я за эти полгода привыкла, к красоте до сих пор иммунитет не выработался. Пальцы слабеют, позвякивая раскладываемыми у тарелок приборами,  уши закладывает, а коленки дрожат, как и голос, внезапно осипший и тихий:

– Уж какая есть. Тебе-то что? Нянчится со мной не прошу.

Скорее, наоборот, готова умолять об обратном. Потому что и душа туда же – испытание на прочность не проходит, плача где-то в груди, под мягким серым трикотажем, от собственного бессилия. А стоит ему заговорить, рыдает уже навзрыд:

– Ещё бы, нянькой ты уже обзавелась, – тихо, чтобы притихшая на втором этаже мама не слышала. – Быстро, однако, Сань.

Не дышу, позабыв и про ложки, и про не накрытую крышкой кастрюлю с пюре, остывающую на плите, пока я таращусь на Васнецова, и мысли в кучу собрать не могу. А он и не ждёт вовсе, уже стягивая с вешалки старую папину куртку. Так и уйдёт?

– Ты о чём?

– Об этом твоём… –  застывает, полоснув меня странно загоревшимся взглядом, и до скрипа поцарапанной кожи под пальцами, сжимает ворот чужой дублёнки. – О разрисованном. С ним-то, наверно, серьёзно, Да?

Вот дела… Неужели…

– Ты что, ко мне поднимался? – спрашиваю, наверняка белая как полотно, а ему и отвечать не нужно. Его ответ в воздухе витает. Мечется по этой вдруг ставшей тесной гостиной и рикошетом от его прямой спины пронзает меня насквозь… Видел. Незнакомца моего, такого домашнего, с почти зажившими синяками. В трениках с оттянутыми коленками. С Зефиркой на руках – он к ней особенно неравнодушен.

Сажусь, даже не взглянув на закрывшуюся за мужчиной дверь, и ещё минут двадцать, когда по комнате вовсю мельтешат довольные гости, успокоиться не могу. Лишь натянуто улыбаюсь, не вступая в разговоры, и на автомате наполняю чужие тарелки. А следующий несколько часов и вовсе не вижу никого. Только Мишу, усевшегося рядом с Ванькой и одну за одной подносящего к губам рюмку.

Ревнует? Ведь сходится всё: и злость в голосе, и обида во взгляде, и эта неуёмная тяга к отцовской наливке… Словно невзначай, поглядывает на меня исподлобья и желваками играет… До тех самых пор, пока виновник торжества не встаёт, и немного покачиваясь, не добирается до меня, прогнав прочь одного из своих друганов.

– Сань, ты-то меня поздравлять будешь? Сидишь, как воды в рот набрала.

И вправду. Подарок приобнявшему меня брату до сих пор не вручила,  бокал за его здоровье так и не подняла. Теперь исправляться нужно, а то, не дай бог, заподозрит, что его  младшая сестра по уши влюблённая дура:

– Буду, – беру себя в руки, разглядывая здоровяка, изрядно попортившего моё детство, и впервые за вечер искренне улыбнувшись, прижимаюсь к его крепкой груди.

Теперь хорошо: запах родной, смешавшийся с ароматом костра, надёжные руки, поглаживающие меня по лопаткам, и смех, щекочущий ухо, в ответ на чью-то удачную шутку. Трезвый Ваня кремень, а как выпьет, словно цепи с себя сбрасывает, позволяя и обнимать вот так, до хруста костей, и любоваться его открытой улыбкой.

– Ну, так начинай. Торжественную речь можешь пропустить, давай сразу к делу.

Как маленький, ей-богу! Довольно потирает ладони, когда, протиснувшись между гостей, я отыскиваю среди чужих пакетов, припрятанный подарок, и нетерпеливо разрывает бумагу, бросая её прямо в тарелку с недоеденным мной шашлыком:

– Да ладно? Дорогой же, Сань!

Шесть тысяч, для меня деньги немалые, а для Ваньки вроде как ерунда. Но ему ли не знать, что я бьюсь, как рыба об лёд, с трудом рассчитываясь с подчинёнными?

– Так и ты дорогой. А прибамбасов для машины у тебя так много, что кроме этой зарядки для аккумулятора ничего в голову не пришло. Отзывы о ней положительные, даже телефон заряжать можно.