Жёлтая магнолия - Ляна Зелинская

Дамиану провели через внутренний дворик, и чтобы не хромать на одну ногу, она ещё в лодке сняла туфлю и теперь шагала босиком по холодным терракотовым плитам следом за невозмутимым Пабло.

Палаццо Скалигеров был поистине огромен. Один только внутренний дворик, обнесённый арочной колоннадой, был больше её лавки раз, наверное, в десять. А может и в двадцать. По периметру уставлен мраморными скамьями и большими вазонами с лимонными и оливковыми деревьями. Дворец возвышался вокруг на три этажа, каждый из которых опоясывала ажурная внутренняя галерея. Узоры голубой мозаики украшали самый верх, и казалось, что стены сливаются с небом.

Вслед за Пабло она поднялась на второй этаж, где её сдали на попечение дворецкого — грозного мессера Оттавио. Резные двери распахнулись, и она вновь оказалась в той же самой гостиной, из которой стремглав сбежала вчера. Растрёпанная и красная, с сумкой, шаром и одной туфлей в руке, должно быть, сегодня она и вовсе походила на пугало.

— Доброе утро, монна Росси, — из противоположной двери появился маэстро Л'Омбре, на ходу вставляя запонки в манжеты идеально сидящей тёмной рубашки.

Гладко выбритый и бодрый, в сопровождении ароматов свежесваренного кофе и чего-то горько-хвойного, он, даже если бы захотел, не смог бы выглядеть более раздражающим, чем сейчас. И от этого приветствия и безупречного вида хозяина дома у Дамианы аж под ложечкой закололо от злости. А ещё от того, в каком ужасном виде она предстала перед ним. Раньше она бы и внимания не обратила — какое дело цверрам до того, что думают о них патриции, но в этот раз почему-то стало неприятно.

Маэстро остановился, окинул её взглядом, полным смеси удивления и, как ей показалось… брезгливости. Его левая бровь слегка дёрнулась вверх и чувство стыда вперемешку со злостью заставило Дамиану швырнуть на пол сумку и присесть в шутовском реверансе.

— И вам доброе утро, маэстро! Если такое утро можно назвать добрым!

— Почему вы выглядите как… хм… впрочем, как и должны выглядеть, — маэстро сделал многозначительную паузу, будто специально хотел подчеркнуть, что выглядит она как грязная цверра из гетто.

И лучше бы он сказал это вслух, хотя этикет и обязывал его молчать. Но его недомолвки и красноречивые взгляды были даже хуже пощёчин.

В гетто принято говорить друг другу правду в глаза. Но в приюте святые сёстры обучали Дамиану в том числе и этикету, по которому полагалось прямо противоположное — говорить в глаза приятную уху ложь или молчать, чтобы не обидеть собеседника. Впрочем, для неё это было нетрудно: гадалка и так всегда работает по этикету — лжёт людям то, что они хотят услышать. Но сейчас Миа не смогла удержаться.

— Я выгляжу так, потому что ваши бульдоги ворвались в мою лавку с утра пораньше, забросили меня на плечо, как мешок с углём, и притащили сюда против моей воли! Я не ваша собственность, маэстро Л'Омбре, и у вас нет права так со мной поступать! — выпалила она в ярости, отшвырнув туфлю в сторону.

— Кажется, это вы так опрометчиво заключили некую сделку с моим братом, заложив душу дьяволу за шестьсот дукатов, — спокойно ответил он, застёгивая второй манжет. — Так что нет, вы не правы. Право так поступать с вами у меня есть. Ну, или вы можете сами отказаться от этой сделки и убраться отсюда прямо сейчас. Я буду этому только рад. Ну, так что? — его синие глаза блеснули и теперь смотрели внимательно и цепко, словно подталкивая её к тому, чтобы обругать хозяина дома и, в ярости хлопнув дверью, уйти.

— Не дождётесь! — произнесла Миа с холодной злостью.

Она уперла кулаки в бёдра, собираясь долго и упорно сопротивляться попыткам маэстро её выставить, но блеск в его глазах тут же угас. Он лишь пожал плечами, поправил воротничок рубашки и произнёс спокойно и как-то даже безразлично:

— Тогда никто не в претензии.

— Я вас ненавижу! — воскликнула Миа, всеми силами пытаясь удержать рвущийся наружу гнев.

— Взаимно, монна Росси. Но нам придётся некоторое время друг друга потерпеть, чтобы каждый смог получить желаемое, раз уж вы так упорны в выполнении своих обязательств. Ну, или вы можете уйти прямо сейчас, — всё так же невозмутимо ответил маэстро, направляясь мимо неё к двери.

Неужели вот за этим он её сюда и притащил? Чтобы предложить расторгнуть сделку и уйти добровольно?! Или это просто месть за вчерашнее?

И Миа хотела бы развернуться и уйти. Плюнуть прямо на мозаичный пол и навсегда забыть высокомерных Скалигеров. Но шестьсот дукатов были весомее гордости, и поэтому она осталась стоять, бурно дыша и про себя обещая выкопать самые грязные секреты Хромого и выдать их его высокомерному брату в качестве платы за это унижение.

— Ну вот, как я и думал, жадность победила гордость, — усмехнулся маэстро, и снова окинув её взглядом, полным недоумения пополам с брезгливостью, добавил: — А теперь, монна-Дамиана-Винченца-Росси, пришло время отрабатывать обещанное вам вознаграждение. Но для начала вас, конечно, придётся отмыть и переодеть. Ну и причесать немного, а то вы похожи на… впрочем, это уже неважно.

— Отмыть?! — она едва не подавилась собственным вопросом.

— Вы воняете рыбой, «монна-Дамиана-Винчеца-и-никак-иначе», — бросил он через плечо и крикнул громко в открытые двери: — Монна Джованна? Будьте добры…

В этот раз не было ни дрожания воздуха, ни ароматов магнолии… В этот раз Светлейшая была немилосердна, будто схватила Дамиану за шею и окунула лицом в ледяную воду, да так, что не вздохнуть.

С высоты видны зеленеющие поля, и тонкие пики кипарисов частоколом стоят вдоль подъездной аллеи старой виллы. В белёсом от зноя небе быстрые стрижи чертят замысловатый узор…

Миа видит какое-то здание…

Слева и справа над головой сходится стрельчатая арка. Чуть вперёд выступает черепичный козырёк крыши, притеняя от жаркого полуденного солнца. Кажется, это небольшая кампанила*. Самая вершина башни. И тот, кто сидит, прислонившись к дубовой распорке прямо под большим колоколом, — художник. У него на коленях альбом. Красивые длинные пальцы держат в руках огрызок карандаша и рисуют торопливо, словно боясь хоть на мгновенье оторвать его кончик от бумаги. И карандаш хоть и движется быстро и рвано, словно колотится чьё-то испуганное сердце, но уверенно ложится один штрих за другим, рождая на бумаге прекрасное лицо. Тонкий профиль девушки, сидящей вполоборота. Упавший на грудь локон, опущенные ресницы, губы, тронутые тенью улыбки…

Гости сидят внизу, на высокой террасе виллы, и с высоты колокольной башни они отлично видны тому, кто скрывается в её тени. Миа смотрит на девушку и понимает, почему пальцы художника движутся так быстро. Она чувствует, как он торопится, чтобы успеть, ухватить и удержать это мгновенье, украсть его тайком, пока красавица, сидящая на террасе одна, неторопливо рассматривает что-то в книге.

Красавица, принадлежащая другому. Тому, кто подходит сзади и смотрит в книгу поверх её волос цвета розового золота, а затем касается её плеча так… как будто имеет на это право. И сердце художника замирает вместе с карандашом…