Имитатор. Книга четвертая. Охота на охотника - Олег Рой

– Ляля, как вы думаете, кто мог Филиппа убить?

Тот же ехидный шепоток прошелестел в голове: эта сейчас скажет, что Светлана. Но прозрачные глаза явственно повлажнели, девушка замотала головой так, что Арина заметила три-четыре разлетевшиеся в стороны искорки – слезинки.

– Н-не знаю… Он со всеми ладил. Все думают, что раз такие танцы исполняет, значит… ну я не знаю… как будто грязный. А он совсем не такой был! В деревню хотел уехать, – повторила Ляля, словно цепляясь за это «уехать в деревню», как за кусочек бывшей прекрасной жизни, той, что в один момент стала грудой бессмысленных осколков, – дом построить… Добрый был. Когда у нашего охранника дочка заболела, мы деньги собирали, и Филипп отдал все, что на машину копил, представляете? Ему потом старуха машину подарила, а то он на такой развалюхе ездил, что стыдно…

– Старуха – клиентка?

– Ну да, – этот кивок разлетающимися слезинками не сопровождался. – У нее еще имя такое старинное… Калерия Стефановна, вот. Каждую неделю приходила, а то и не по одному разу… Она да племянница ее – самые частые были клиентки. Еще банкирша и из театра такая дамочка, но те пореже… А племянница старухина просто ненормальная, – внезапно выпалила девушка.

– В каком смысле?

– Вы что, не понимаете? – у Ляли презрительно дрогнула верхняя губа. – Ну… женщины, когда стриптиз смотрят, им кажется, что это их персонально соблазняют. Если приватный танец, то вообще… Типа этот мальчик в меня влюблен и все такое. Не все, конечно, но…

Ее манера не договаривать фразу – дескать, домысливайте, как хотите – начала Арину понемногу раздражать. Она поймала себя на том, что чуть ли не боится эту небесную Лялю. Собственно, не саму ее, а боится слово ей сказать построже – вдруг разрыдается. Да еще, может, и жаловаться пойдет. На жестокое обращение со стороны следователя. На жалобщицу Ляля не была похожа ничуть, но мысли в Арининой голове неслись именно такие: злые, несправедливые, раздраженные. Ну-ка возьми себя в руки, насмешливо скомандовал ехидный шепоток внутри. Сама в истеричку превращаешься, а на девочку ни за что злишься. Поставь себя на ее место: приезжая, квартиру снимает в каких-то курмышах, работа официантки – не курорт, только-только жизнь начала налаживаться – любовь, грядущая свадьба – и все в хлам. Как ни странно, совет внутреннего голоса сработал: безграничного сочувствия к Ляле Арина не ощутила, но и раздражаться перестала.

Ну девочка, ну глупенькая, ну приятно ей думать, что она ничем не хуже богатых успешных дамочек, что приходили любоваться на ее Филиппа. Даже лучше, раз уж он ее выбрал. Свысока на этих дамочек смотрит? Да ради бога! Если ей от таких мыслей легче – да пусть!

– Некоторые просто нос задирают, – продолжала Ляля, – раз на меня такими глазами смотрят, значит, я королева. А это ж профессиональный взгляд, часть номера и все. Но некоторым прямо башню напрочь сносит. Банкирша сперва такая же была, в последнее время поуспокоилась. А старухина племянница вцепилась в него, как пиявка. Истерики закатывала: милый, хороший, скажи мне что-нибудь ласковое. Климакс у нее, что ли?

Арина еще немного порасспрашивала девушку о чем попало – о клиентках, об атмосфере в коллективе, об отношениях с начальством – и отпустила ее.

И только через полчаса после ухода Ляли хлопнула себя по лбу – не спросила, где та живет. И телефон Лялин, как на грех, опять не отвечал. Что, если убийца Филиппа и ее решит ликвидировать?

Девушка действительно выглядела слегка напуганной, но, может, она всегда так себя ведет? Бывают такие, что вздрагивают от любого шороха. И Ляля, кажется, как раз из них. Арина, похоже, и сама от нее слегка заразилась – или, если вспомнить лекции по судебной психиатрии, вовлеклась.

Здраво рассуждая, опасаться за девушку нет никаких оснований. Строго говоря, ей могло бы что-то угрожать, если стриптизера убила одна из поклонниц. Та же, к примеру, «сумасшедшая племянница». Из ревности. Но угрожать могло не сейчас! Раньше, когда Филипп был жив. Теперь-то, когда объект раздора ликвидирован, ее зачем убивать?

Разве что… Арина помотала головой: что это сегодня мозг работать не желает? Ляле ведь может грозить опасность вовсе не потому что некая поклонница оказалась чрезмерно ревнива – вплоть до убийства. Опасность может грозить просто потому что Ляля что-то знает об этой самой… поклоннице. Если вообще речь идет о поклоннице…

Впрочем, ладно. Девушку, конечно, надо отыскать и присмотреть за ней, но вряд ли придуманная Ариной опасность действительно существует.

И да, кстати: не пора ли еще раз побеседовать со Светланой? Да не в клубе, а официально вызвать. И нажать – пусть объясняется: зачем наворотила столько вранья?

Но главное – страстная племянница скончавшейся недавно старухи. Та, что, если верить тощенькой Альбине, явилась в стрип-клуб аккурат перед убийством. И удалилась четыре с половиной минуты спустя после появления. А что? Времени как раз хватило бы… Как ее бишь – Райская Марина Леонидовна? Если, конечно, она еще не успела скрыться…

* * *

Ляля зачем-то свернула в попавшийся по пути парк, где в голых ветвях мелькали желтые синицы и серые белки, а из-под неровных, как будто обгрызенных сугробов кое-где виднелись проплешины бледной мерзлой земли. Как же такую копать? Наверное, могильщикам нужно будет приплачивать – за промерзлую землю? Или нет? Денег было не очень много, но на похороны точно должно хватить. Банковские карты полицейские изъяли вместе с бумажником, но она знала, где Филипп хранит наличку. Он ничего от нее не скрывал. Говорил, глупо скрывать, если у нас теперь все общее. Все. Все, кроме будущего.

Филиппа было жалко ужасно.

Филиппа. Она так и не привыкла называть его Севой. Да он и не настаивал. Глупейшее имя – Сева. Он был для нее – Филипп.

Был.

Ужасное слово. Его произносят только пергаментные, с хрюкающими суставами, еле-еле шевелящиеся старики. У них все – было. Ничего – есть. Тем более, ничего – будет. Только – было. Лето – было. Жизнь – была. Любимый – был… Был.

Стариков Ляля почти ненавидела. То есть те, которых показывают в кино – чистенькие, бодрые, румяные, улыбчивые – ей нравились. Только таких, кажется, в реальной жизни вообще не существовало. Потому что старость, конечно же, не может быть… привлекательной. Детдомовская директриса в служебной квартире – первый этаж, отдельный вход, но все равно рядом – поселила свою мать. В глубоком склерозе, слюнявая и вонючая, она ничего уже не соображала, и с нее ни на минуту нельзя было спускать глаз – двигалась старуха шустро, как молодая. Воспитанникам приходилось дежурить при ней по очереди, это называлось «развитие социализации» и, если повезет, засчитывалось как «навыки ухода за больными», даже с выдачей соответствующего дипломчика. Ляле, можно сказать, повезло, вдобавок к аттестату о среднем образовании она получила и эту комическую бумажонку. Нет, правда, смешно: санитарка с дипломом. Ну, с другой стороны, хоть что-то.

По телевизору, как ни глянь, показывают «нанайских мальчиков» – как их продюсер в детдоме нашел, и как у них жизнь переменилась, и как все замечательно стало. Брехня все это. И не потому что «мальчики» уже изрядно потасканные и выглядят… не очень, и не так уж все у них шоколадно. И живы, гм, не все. Нет, не потому. А просто – брехня. Детдом не отпускает, хоть наизнанку вывернись. И, наверное, не отпустит никогда. Кое-кто губу высокомерно морщит: можно-де вывезти девушку из деревни, но деревню из девушки не выведешь – ни-ког-да. Кто-нибудь когда-нибудь задумывался, как и что чувствует та самая «девушка из деревни»?