Небеса - Анна Матвеева

"Ваши римляне были дикарями! Они выбрасывали младенцев, которые родились в несчастливые дни".

"Умница, — похвалил Антиной Николаевич. — Демонстрируешь широкую эрудицию. Может, ты еще и подвиги Геракла перечислить сможешь?"

"Немейский лев, — начала я, — Лернейская Гидра… Да не подсказывайте вы, сама вспомню… Стимфалийские птицы, Керинейская лань…"

"Достаточно. — Депутат поставил пустую бутылку на пол. — Достаточно, дорогая, садись, "пять"!"

"Вы женаты?" — выдохнула я, некстати, конечно, но удерживаться от этого вопроса я больше не могла.

Зубов строго сказал:

"Нет, дорогая, я не женат. И это не означает, будто бы у тебя есть хотя бы маленький шанс исправить этот недостаток. — Он прижал ладонь к груди, и я зачарованно рассматривала ее. Нежная и тонкая, с продолговатыми ровными пальцами, блестящие ногти в форме правильных овалов. — Я дал обет безбрачия".

"Кому вы его дали?" — язвительно, чтобы спрятать разочарование, спросила я, но депутат вдруг рассердился, потребовав не рассуждать о вещах мне неведомых.

Затем он без всякого перехода заговорил про Италию и горстями сыпал итальянские словечки. Я никогда не была за границей, могла в ответ пересказать только чужие впечатления — например, о германском вояже Лапочкина, но депутат немедленно возмутился: "Фи, немцы! У них только музыка хороша!"

Он начинал уставать от меня и откровенно томился гаснущим разговором. С огромным усилием я попрощалась, и Зубов немедленно смылся из кафе, уронив на стол необоснованно крупную купюру.

В редакцию я так и не вернулась, решив, что позвоню туда завтра, с утра. Мне хотелось уложить в голове все случившееся, тем более, старые впечатления тоже не думали сдавать позиции и покидать насиженное место.

Когда нам выпадает тяжкое испытание, стоит поразмыслить — вдруг изначально оно предназначалось совсем другому человеку? Я страдала, но разве можно сравнивать мое горе с горем Алеши Лапочкина? Возможно, моя роль в этом шпиле — тривиальная пешка, а никакой не ферзь, и даже не ладья. Может, я была скромным проводником в великом деле испытания Лапочкина, который, в общечеловеческом смысле, представляет собой куда большую ценность…

Арестованная новой жизнью, я почти забыла о Сашеньке, и если бы речь шла о латинском сериале с кучерявыми страдалицами и вечно небритыми подлецами, то роль сестры просто закрыли бы, придумав героине элегантную смерть или скоропостижный отъезд. В жизни все случается куда менее предсказуемо, поэтому мне пришлось смиренно поздороваться, увидев Сашеньку в нашем семейном гнезде. Не прошло и месяца — да здравствует возвращение птенцов!

После исторической экскурсии в зоопарк я чувствовала покалывающий ток влюбленности — Антиной Николаевич одномоментно переключил меня с Кабановича на другую, куда более завлекательную программу. Теперь же прошлое вернулось — вместе с сестрой оно сидело на диване, покачивая ногой в блестящем чулке.

Меня быстро усадили за стол: мама порхала вокруг лучше мотылька, и на столе красовался парадный сервиз с золотыми ободками. Деликатесы стояли на столе плотными рядами, как солдаты, они явно были родом из Сашенькиной сумки, что развалилась уютно на полу, демонстрируя клетчато-клеенчатое нутро. Сашенька размазывала паштет по хлебу и ела за двоих, как, впрочем, и было на самом деле. Мама смотрела на нее с умилением и потом отводила взгляд, чтобы не расплакаться.

Совсем не хотелось вписываться в этот идиллический семейный орнамент, и я спасалась другим орнаментом — разглядывала старый ковер, по советскому обычаю распятый на стене. Сашенька начала злиться и довольно грубо подвинула ко мне тарелку с бутербродами.

"Давай поговорим", — сказала она. Мама деликатно вышла из комнаты.

"О чем?"

"Глашка, я не хочу с тобой ссориться, понимаешь? Даже Алеша меня простил, ну неужели ты, родная сестра, не сможешь?"

Взгляд узких, как мелкие рыбки, зеленых глаз, казался раненым, беззащитным. Мы не виделись недолго, но за это время сестрицына талия укрылась под кругленьким животиком. Сашенька была теперь так явственно беременна и так зримо уязвима в этом своем состоянии, что я не могла сердиться на нее. Тем более, легкомысленное коварство сестры ей же и вышло боком (точнее, животиком): она носила дитя от нелюбимого и даже неуважаемого ею человека. Мне же не было теперь почти никакого дела до этого человека, он затерялся в свете сияния, расточаемого депутатом Зубовым.

Чувствуя, как я поддаюсь, Сашенька начала заполнять словами буквально каждую клеточку воздуха — она без устали трещала об Алешиных успехах, и что если УЗИ не врет, через четыре месяца у мамы появится внук.

На этих словах мама вернулась в комнату — скорее всего, она высиживала на кухне время, как яйцо. Убедившись, что обе дочери вновь стали сестрами, мама притащила в комнату бутыль домашней наливки и разлила по крошечным рюмашечкам густую жидкость, напоминающую перебродившее варенье. "Тебе тоже можно немножко", — сказала мама Сашеньке, прикрывшей свою рюмку ладонью.

"Давайте, девоньки, выпьем за нашу семью!" — сказала мама, и мы послушно подняли вверх рюмки. Мама выпила наливку залпом и размякла, как любой непьющий человек. После второй рюмки она принялась хихикать, после третьей пробил час откровений.

Не хочу сказать, будто мама сильно оглупела с годами, но, видит Бог, она говорила глупости с частотой, какую я не успевала отслеживать. Новое чувство неловкости за собственную мать оказалось довольно грузным для души. Моя икона в детстве, мама на глазах превращалась в женщину, смотреть на которую было больно и странно. Как будто икону повернули лицом к стене.

Мама делилась с нами духовными переживаниями. В последний год она прислушивалась к одной удивительной женщине. Это Марианна Бугрова, основатель и духовный лидер народной школы «Космея». Мамины глаза сверкали, как кристаллы, когда она произнесла это слово.

Марианна Степановна начала свой путь на психфаке Николаевского мединститута и была целителем душевных страданий. Она исцеляла душевные страдания, пока не почувствовала в себе силу врачевать еще и соматические заболевания. Наша мама — участковый гинеколог, поэтому с ее губ так легко срываются медицинские термины.

Юная Марианна Бугрова исцеляла кончиками пальцев. Мама клялась, что некий тип прилюдно отбросил костыли и зашагал по дальнейшей жизни самостоятельно, лишь только мадам Бугрова прочитала над ним свои «строки».

"Мадам" — не мой язвительный comments, но следование желанию Марианны Степановны. Она хорошо знает французский язык, потому что в прошлом воплощении жила в Париже под именем мадам де Ментенон.

Эту информацию мама подала нам запросто, на пару с коробочкой конфет "Мон шери". Я косилась на Сашеньку, та оглаживала животик и не проявляла беспокойства: Ментенон так Ментенон. Мадам де Ментенон, то есть, фу ты, Бугрова, в результате духовного прозрения обнаружила, что любой человек имеет до десятка воплощений в прошлых жизнях. Вот почему, создавая каркас Нового учения, мадам учитывала все «испарения», которые излучались этими самыми воплощениями.