Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова

Филипп понимал, что настали его последние дни на земле. Между тем народ беспрерывно толпился возле Никольского монастыря, жалел святителя, говорил о чудесах, совершенных им. Тогда царь решил удалить Филиппа из Москвы в Тверь, в Отроч монастырь.

Наступили декабрьские морозы. Плохая одежда едва защищала Филиппа от холода. Ему по несколько дней не давали пищи, сторож обращался с ним грубо и жестоко. Но святой Филипп всё переносил с кротостью и так провёл в заточении целый год.

За три дня до смерти он сказал:

— Приспело время завершить мой подвиг, скоро моё отшествие.

Святой старец обладал тайновидением сокровенных вещей. Предчувствуя близкую смерть, он принял причастие и всю ночь молился.

Внезапно в его келью вошёл Малюта Скуратов. С коварно-льстивым умилением он припал к ногам Филиппа и проговорил:

— Подай благословение царю, владыко святой, чтобы идти ему в Великий Новгород!

Филипп ответил:

— Напрасно меня искушаешь! И желаешь лестью похитить дар Божий.

Затем он поднял глаза на Малюту Скуратова. В эту минуту вспомнились ему из Евангелия слова Христа, обращённые к предателю Иуде: «Что делаешь, делай скорее». И, помолчав немного, Филипп произнёс:

— Делай то, для чего ты послан, не обманывай меня, испрашивая дар Божий.

Малюта бросился на святителя и задушил его. После этого, выйдя из кельи, он сказал игумену и братии, что Филипп умер от печного угара, и велел поскорей похоронить его. Слуги царя боялись святителя и мёртвого.

Погода чудила всю осень. После затянувшегося лета сначала ударили холода, выпал снег, но скоро растаял, и начались затяжные дожди, такие тёплые, что на деревьях по-весеннему набухли зелёные почки. К добру ли обманное тепло? Видно, что к худу. Какое ныне добро! После свержения святителя Филиппа царь надумал идти походом на Новгород и Псков. Вновь литься кровушке на русской земле... Ужели будет, как в старину: «Своя своих посекоше»?

Тревожно было и на душе Никиты Романовича. На днях на охоте видел он лисицу. Бежала она стороной и смотрела на него и вдруг залаяла по-собачьи.

— Бес тебя возьми! — выругался Никита Романович.

Примета-то недобрая. Не прошло и получаса, как он сломал ногу, и, пока его подсаживали на лошадь, по-дурному и не вовремя заухал филин, словно пророчил ему беду. На душе у Никиты Романовича было сумно. И будто кто-то нашёптывал рядом: «Вражий сын... Вражий сын». Что ещё за «вражий сын»? А, Бориска, Бориска...

Последнее время Никита Романович немало думал о Борисе Годунове. Слышал, как многие бояре завидовали ему: «Бориска-то Годунов в великой милости при царе находится». Никита Романович знал, что старая мамка царя была недовольна его новым любимцем. Можно было догадаться, что она знает больше других. Но для прочих оставалось тайной, за что Иоанн осыпал Бориса милостями и почему он держал его при дворе вместе с сестрой Ириной как родных детей. А вскоре многих удивила неслыханная новость: царь, известный своей скупостью, подарил Годунову богатый кремлёвский двор ныне опального князя Владимира Старицкого. Любой князь считал бы для себя за честь купить за богатый взнос этот двор, расположенный в центре Кремля — по соседству с Успенским собором.

«Сколь же обласкан царём этот малый, ежели царь задаром отдал ему поместье рядом со своими кремлёвскими палатами... Стало быть, ожидает от него важной услуги, — думал Никита Романович. — Да мы-то что же? Али немощными сделались, и царь не чает от нас помощи? Нет, видно, нашёл Борис важную отмычку к сердцу царя. Пошто ни одного из бояр либо князей не почтил он столь глубокой привязанностью, как Бориску?»

Тёмные предчувствия сулили Никите Романовичу неясную беду. К добру ли, что безвестный потомок Мурзы Чета норовит обойти Фёдора? Или Фёдор хуже его? Красив, статен, ловок. Пошто царь отвратил от него взор? Пошто хмурится, когда видит его?

В минуту этих горьких и тревожных раздумий и вошёл, как на помине, Фёдор. В эти часы у него заведено было скакать верхом вдоль поля. Декабрьский морозец порозовил его щёки. Вид решительный, но как будто смущённый.

— Садись, сын.

Фёдор приблизился к лежанке, на которой Никита Романович грел больную ногу, но садиться не стал.

— Сказывай, какие новости.

— Государь собрался походом на Новгород.

— Про то мне ведомо.

— Царевич меня с собой зовёт.

Никита Романович смотрел на сына, что-то обдумывая. Он знал, что Фёдору надоела тревожная и однообразная слободская жизнь. Он рвался в Москву. И вот поход на Новгород. Никита Романович знал также, что царь, задумав идти на Новгород, готовился к пиру кровавому, доселе неслыханному... По силам ли невинному отроку участие в деле столь жестоком? Не будет на то его отцовской воли! Но отказал не сразу, на всякий случай спросил:

— Бориска-то Годунов також в поход едет?

— Ну, где ему! Царевич говорил, что отступился Бориска: «Я-де в таких делах не горазд».

— Так и сказал: «не горазд»? Добро. Токмо ты его, сынка, не замай. Он, видно, и впрямь не горазд в делах походных. Однако же и ты в бранных делах не бывал. Я потолкую с царевичем, надо ли ему брать тебя в поход?

— Христом Богом молю тебя, отец: не мешайся в мои дела с царевичем. Он подумает, что я трус, что избегаю опасности!

— Ежели ты пришёл просить у меня дозволения, скажи царевичу, что не велено покинуть больного родителя!

Фёдор не стал возражать, почтительно поцеловал руку отца, но от царевича решил не отставать. Да и великий соблазн был попробовать себя в деле.

Весь тот день он был сам не свой. Не было ни ясности в мыслях, ни порядка в душе, да и всё вокруг было так неустойчиво и ненадёжно. Главное — он не знал, к чему предназначен. Прежде была детская мечта стать царём, была цель в жизни. А теперь? Нет, от царевича ему отставать нельзя. Ему надоела пустая сутолока будней. Настоящая жизнь мужчин — в походе.

А вечером у самого входа в терем царевича Фёдор столкнулся с Годуновым. Он был в тёмной хламиде вместо кафтана. Во взгляде его бархатных глаз была как бы тихая печаль. Он остановил на Фёдоре ласковый взор, но тот сурово спросил:

— Ты что же, Борис, укручиваешься, как монах? Тебе к походу надо готовиться, а ты монашеское одеяние примеряешь.

Но вместо недоброго ответа Фёдор услышал примиряющие слова:

— Ты понапрасну опаляешься гневом, Фёдор Никитич. Как мне выйти из воли государя? Я его верный холоп.

Фёдор долго не мог ничего ответить и только смотрел на Годунова, дивясь его спокойствию, его змеиной мудрости. Он ещё не освоился с мыслью, что, будучи скупым, царь подарил самое богатое подворье Кремля сыну незнатного московского боярина. И за какие заслуги? А у Бориса и тени спеси не видно. Стал ещё более тихим и замкнутым. Фёдор чутьём улавливал, однако, коварство Бориса и решил раззадорить его: