Узкие врата - Дарья Симонова

Еще на заре отрочества Инга слышала от Нелли: подслушивай разговоры, в них – соль образов. Наверное, и хорошо, что Миша так исчез. Даже расставание с ним скорее недоуменное, чем болезненное…

Пару раз Инга видела Игоря спрыгивающим с подножки трамвая, ей и в голову не приходило окликнуть его. Знала, что работает где-то здесь рядом, воск памяти достаточно затвердел, чтобы пройти мимо. Он сам ее окликнул. И начал тут же привередничать, словно они час назад повздорили. Игорь – единственный, кто не задавал обтекаемых «как ты?..», он и так знал и с ходу мог выразить непременное недовольство. Сколько можно откровений о давно замурованном под гнетом бессвязных времен! Но нет, надо ввернуть:

– С тобой мне казалось, что я встречаюсь с девушкой друга. По-родственному помогаю пережить ей тяжелые времена…

Инга понимала, что надо либо спасаться бегством, либо в нее снова вонзятся мириады ностальгических крючков, и она взберется, как послушный пони, на круги бессмысленнейших перепалок по мотивам доисторической своей жизни. Что-то он там еще ворчал про девочек, которые часто раскрываются годам к тридцати, когда любовь уже не столько идея, сколько материя…

Вот уж увольте от старой песни! Чем бы он ни ранил ахиллесову пяту – не оборачиваться! Иначе Инга превратится в соляной столб. Должно же быть защитное противоядие от его слов, даже если на любой его вопрос у Инги ответ «да»! И он, конечно, в курсе, потому и отпускает ее спокойно на длинном поводке, которого еще лет на десять хватит. А там, глядишь, и заново пути перекрестятся. Чтобы еще раз поссориться с призраком.

Инга теперь на мужчин не обижалась. Бесполезно. Лучше поскорее очистить посадочную полосу для следующего приключения. А чем сердце успокоится – там видно будет. Посеменил какой-то нежданно беспечный сезон, суета победила пустоту, Инге, как птенчику, стало тепло среди людей. Возникли странные знакомства, славные и безалаберные постояльцы, которых она пускала к себе жить и которые обязательно нарушали демаркационную линию между Ингиным и соседским добром. Благо соседи не злые, неодобрение их молчаливое и покорное, поддающееся убалтыванию и умасливанию языкастых возмутителей спокойствия. Инга и сама с трудом понимала, откуда они взялись, куда шустрее Инги обживающие скрипучее коммунальное пространство.

Как, например, Яна и Ян, с вкрадчивой настойчивостью разделившие комнату коричневым фортепьяно. Имена свои синхронные они, конечно, выдумали. Инструмент стоял нетронутым, Яна и Ян горели на работе в сокрушающем устои академизма театре-студии. Отсюда и псевдонимы, и актерский пафос, и обаятельное чванство. Почему-то им стало негде жить, знакомая знакомых рекомендовала Ингу, что, собственно, не нарушало стиля: истокам появления эксцентричных персонажей положено быть непостижимыми. С первого вечера Яна обволокла Ингу шумной откровенностью, подробностями, обилием бус, колец, шпилек, горделивых лейблов на одежде, кремов, парфюма, уничтожителем волос на ногах, пахнущим божественно, и длинной шеренгой кокетливой обуви, растянувшейся теперь у Ингиной двери. Продав половину этих сокровищ, можно было, по разумению Инги, купить кооперативную квартиру и жить себе не тужить, но какая же актриса без штучек-дрючек!

Яна все время хвалила своего Яна, его могучую режиссуру и редкое чувство сцены, они вот-вот должны были прославиться, этот горбоносый лохматый гений типа лысеющего Паганини и вертлявая инженю с ломкой пластикой. Однако скоро сказка сказывается, но не скоро дело делается. Спали комедианты на тахтенке, прозванной Мишей «лавка Филиппка», а что касается быта, то он скользил мимо них. В деле Инга их никогда не видела, но, по крайней мере, роль седьмой воды на киселе, обрушившихся на голову родственничков, они сыграли замечательно. Яна и Ян на своих птичьих правах столь вольготно обитали на территориях общего пользования, что соседи смирились с размашистым курением Яна на кухне, с дотошной болтовней Яны по телефону, сопровождающейся громкими переспросами, требованиями, смехом, возмущением, жеванием бутербродов с селедкой. Голос ее, глубокий, задорный и надменный, перекатывался мячиком по коридору и идеально соответствовал легкокрылому амплуа. Она так и осталась для Инги образчиком артистических натур всех, вместе взятых.

Удивительно, но уживаться с ней было приятно. Шум и ярость, что она щедро расплескивала в пространстве, тут же просачивались в параллельный мир, отгороженный плотной завесой, Ингу это не трогало. Яна большей частью выдумывала, так что обычные дрязги театральной клоаки обретали былинные оттенки. Сказки были справедливыми – про поверженных бездарных тиранов и отмщенных хрупких гениев. Вот кого не хватает в нашей гримерке – Яны-крикуньи, сетовала Инга. А Яна в ответ вспыхивала идейкой, подпрыгнув сбитой попкой на стуле:

– Да не меня к вам, а тебя к нам! Ты могла бы сыграть Марию Стюарт, фактура подходящая…

И Яна ахала весь вечер над открытием. Ингу вслед за ней прошибал пот новизны. Но утро готовило следующие декорации.

Другое развлечение – фотографии. Ингу они очаровывали, завораживали, причем любые, даже скопища неизвестных выпускников в овальных окошках. Яна, лелеявшая профессиональный нарциссизм, таскала за собой обязательные фотоальбомы, куда без всякой хронологии были втиснуты персонажи, поставившие галочку в ее судьбе. Жирную галочку или совсем мимолетную. Все – в антураже задиристых вечеринок. Жизнь Яны, похоже, сплошной праздник. В картинках этих было совсем мало прошлого – мамы, папы, Яночки в пинетках, – никакой умилинки, одно размалеванное «сегодня». Запомнились особо видный учитель музыки с семитским профилем (благородно состарившаяся копия Яна) и хохочущая мадам в голубом с умным вороньим носом.

– Это проститутка, – объяснила Яна. – Валютная. Знает четыре языка, очень правильный бабец. Я с ней за один стол садиться не рискую. Как выложит тебе перед тарелкой четыре ножа, вот и понимай как хочешь японский юмор…

Инге страсть как самой хотелось иметь такой же фотографический ворох, маленькие застывшие фильмы. Но у нее хранились лишь удачно запечатленные арабески в спектакле, в крайнем случае она – не отдышавшаяся, потная, в гриме, в антракте или после. В общем Инга не любила эти запечатленные «великие мгновения», а «живых» фото у нее почти не было. Даже Игоря.

С Яной время двигалось по ускоренному графику. То, что у людей растягивается лет на десять, она глотала экстерном за полгода, благодаря чему Инге представилось сомнительное развлечение: наблюдать у себя под боком штормы и штили супружества. Которое оказалось благо что не романом-эпопеей, пьесой-феерией, в ходе которой Ян даже был заподозрен в связи со статистом. Тревоги Яны, хоть и опереточные, как будто подтвердились (а кто его разберет, как на самом деле). Инга ждала извержения вулкана. Его не последовало. Яна впала в ступор и сидела над кружкой с прилипшими ко дну чаинками. Инга взяла шефство над горемыкой, втолковывая, что соперница-мужчина не повод для ревности, а похабное недоразумение наверняка вымысел и чепуха. Представить, что Ян, придирчивый и брезгливый…

– Брезгливость – первейший признак голубых, – отрезала Яна.