Огоньки светлячков - Пол Пен

Мытье рук сопровождалось странными щелчками, повторившимися пять раз. Затем шторка отодвинулась, и мне на грудь упал кусок ткани. Свободной рукой я пробежал по нему рукой, нащупал кнопки и понял, что это ночная сорочка, в которой спала сестра. Вот что это было. Сестра расстегнула пять кнопок.

Потом я услышал, как растянулась резинка, но не та, которая была на маске. Скорее всего, сестра сняла бюстгальтер, я помнил, как она раздевалась, когда мы вместе принимали ванну. Он упал следом, сверху на сорочку. Одна лямка легла мне на плечо. Опять раздался звук трущегося обо что-то мыла. Это уже не было похоже на мытье рук, тут что-то другое. Звук стал глухим и напомнил мне вздохи бабушки, когда она часами сидела в общей комнате и смотрела на глухую стену.

В ванную комнату, в которой мы с сестрой случайно оказались вместе, не подозревая об этом, ворвался новый звук из коридора. Сестра выдохнула. Кусок мыла выпал и ударился о стенку раковины. Рука схватила с края ванны одежду так быстро, как осы вытаскивают свое жало после укуса. Порыв воздуха раскачал шторку. Потом щелкнул язычок замка.

Сестра ушла.

В ванной опять стало тихо.

Но длилось это всего несколько секунд.

Потом внезапно вспыхнул свет. Я прижал ладони к глазам, защищаясь от неминуемой боли.

– Итак? – услышал я над головой голос отца. – Как тебе здесь спится?

Шторка распахнулась с металлическим лязганьем. От обилия света и шума мне стало казаться, что я уже не в том тихом месте, где, залети сюда муха, ее местоположение можно было угадать по биению сердца. Хотя сердце мухи – не что иное, как пульсирующий сосуд, где собирается гемолимфа.

– Хорошо?

Я открыл глаза, но увидел лишь лучи света, струящегося меж пальцами. Кольца опять звякнули, видимо, папа тряхнул шторку. Я постепенно привык к яркому свету и стал различать силуэт отца, прочерченную горизонтальную линию, тянущуюся от правого края к центру. Наверное, так видит труп своего могильщика.

Я заморгал, чтобы сфокусировать взгляд. Сначала я решил, что папа совсем голый, на торсе были хорошо видны черные отметины огня, но потом я увидел резинку светло-голубых трусов. От волосатого бугристого шрама на его лице тянулась улыбка.

– Откуда у тебя подушка? – спросил отец.

Я молчал. Папа задернул шторку, ставшую синтетическим барьером между нами.

Я уперся ногами в дно ванны и оттолкнулся, чтобы сесть.

Потом потянул за край шторки, чтобы выглянуть одним глазом и не потревожить кольца наверху. Папа стоял перед унитазом спиной ко мне. На спине, местами покрытой черными волосами, висел на веревке ключ от спальни. Он оторвал кусок туалетной бумаги, чтобы вытереться спереди, когда закончит мочиться, – на этом настаивала мама. Шума бьющей в стенку унитаза струи я уже не слышал. Он чуть повернул голову, чтобы уловить малейшее движение за шторкой.

Я испугался и отдернул руку, боясь, что от ее дрожи затрясется и синтетическая ткань, которой я касался.

На спине папы я заметил две пары царапин, идущих от позвоночника к бокам. Две раны на обожженной коже. Похоже, они совсем его не заботили.

Он бросил клочок бумаги в унитаз и потянул за цепь. Потом еще постоял, пока вода не перестала литься. Он настаивал, чтобы так делали все, необходимо было убедиться, что оставляешь унитаз после себя чистым.

Помню, однажды унитаз сломался, и мы выливали всю жидкость в раковину, а для остального использовали ведро.

Последний булькающий звук стал сигналом того, что бачок заполнился водой.

Отец поправил трусы. Я видел это, потому что опять отогнул угол шторки. Не издав ни звука, прижался к ней носом и теперь видел перед собой лишь белую ткань.

По ту сторону вновь зазвучал голос:

– Я приучаю тебя к порядку, потому что, если не соблюдать правила этого дома, все рухнет.

Мне было непонятно, что это значит.

На краю шторки появились пальцы отца. Он отвел разделявший нас барьер в сторону, и теперь я смотрел прямо на него. В руке он сжимал кусок розового мыла.

– Когда чем-то пользуешься, – приподняв бровь, он перевел взгляд с мыла на меня, – клади на место.

Папа отпустил шторку и положил розовый кусочек в мыльницу. Туда, куда совсем недавно не положила его моя сестра, после того как долго терла в темноте руки, лицо и неизвестно что еще.

– Это ведь несложно, верно? – назидательно продолжал отец.

Я хотел сказать, что его брала сестра, но папа не дал мне времени ответить.

Он фыркнул и задернул шторку. Вода опять полилась в раковину, потом свет погас, хлопнула дверь, и стало очень тихо.

Я посидел в ванне еще несколько минут, уставившись распахнутыми глазами в темноту, потом взял полотенце и принялся вытирать каждую каплю воды, попавшую на раковину, шторку, пол и зеркало.

Надо было сделать так раньше, тогда бы у папы не было повода устраивать мне выговор.

Забравшись в ванну, я устроился поудобнее. Если лежать на боку, поджав колени и обняв подушку, было вполне сносно. Я потянул угол наволочки и принялся теребить наполнитель внутри. Мне нравился этот неизвестный мягкий материал.

И тут я услышал треск сверчка. С каждым звуком дрожь охватывала меня все сильнее.

Я зажмурился и стал думать о светлячках, сидящих в банке за стеной. Я не видел, но был уверен, что они светятся.

14

Утром пришла мама.

– Ты можешь выйти, – разрешила она.

Я крепко спал, несмотря на то что постель моя на эту ночь была жесткой и неудобной, и решил, что мама разговаривает со мной во сне – я как раз стоял в кухне перед той самой всегда закрытой дверью.

Скрип. Вертикальная полоска света в щели. Она становилась все шире, потом опять раздался голос мамы.

– Ты можешь выйти, – повторила она.

Дверь исчезла, оставляя видимой лишь дверную раму, я смотрел на нее, и лицо мое стало красным от падающего на него света. Так было с моим кактусом, когда я ставил его под солнечный луч в общей комнате. Между моими ресницами танцевали такие же мелкие пылинки, как и над ним. От света щекам стало жарко.

После маминых слов я услышал шум. Его нельзя было отнести ко сну, потому что он был явным и очень знакомым. Это отодвигалась шторка, отделявшая меня от остального помещения.

Свет снаружи ворвался в ванную, и реальность начала вырисовываться перед глазами. От него даже ноге, упиравшейся в холодную стенку, стало теплее. Стоило мне открыть глаза, ослепительно-белый цвет ванны уступил место разливавшемуся желтому.

– Ты слышишь? Можешь выходить, – в третий раз сказала мама и погладила меня по щеке.

Я улыбнулся. Это тепло было приятнее света из сна, о котором я уже стал забывать.