Видоизмененный углерод - Ричард Морган

— А такое часто случается?

— Весьма часто, не удивляйтесь. — Ортега слабо улыбнулась. — Не забывайте, Банкрофт маф, мать его. А они все одинаковые.

Она показывала себя со стороны, которая мне не нравилась, вела спор, который я не хотел вести, и рисовала образ Банкрофта, который мне был не нужен. И к тому же моя нервная система вопила, требуя сна.

Я загасил сигарету.

— Лейтенант, буду вам очень признателен, если вы уйдете. От ваших предубеждений у меня разболелась голова.

У неё во взгляде что-то сверкнуло — что-то такое, в чём я не смог разобраться. Оно задержалось лишь на мгновение и тотчас исчезло. Пожав плечами, Ортега поставила кружку и скинула ноги с полки. Встав на пол, она потянулась так, что хрустнули позвонки, и, не обернувшись, направилась к двери. Я остался на месте, провожая взглядом её отражение в оконном стекле на фоне огней города.

В дверях Ортега остановилась и оглянулась.

— Эй, Ковач.

Я обернулся.

— Вы что-то забыли?

Кивнув, она поджала губы, словно признавая очередное пропущенное очко в игре, которую мы вели.

— Хотите получить наводку? Отправную точку? Что ж, вы дали мне Кадмина, так что, наверное, я перед вами в долгу.

— Вы мне ничего не должны, Ортега. Это сделал «Хендрикс», а не я.

— Лейла Бегин, — сказала лейтенант. — Назовите это имя адвокатам Банкрофта и посмотрите, что у нас получится.

Дверь, скользнув, закрылась, и в комнате не осталось ничего, кроме городских огней за окном. Я зажег новую сигарету и долго смотрел на них, выкурив её до фильтра.

Банкрофт не совершал самоубийства, это очевидно. Я занимался делом меньше суток, а на меня успели надавить с двух сторон. Сначала воспитанные громилы Кристины Ортеги в исправительном учреждении, затем этот владивостокский убийца и его запасная оболочка. Не говоря уже про двусмысленное поведение Мирным Банкрофт. Слишком много мутной воды, чтобы вес действительно обстояло так, как выглядело на первый взгляд. Ортега явно чего-то хочет; чего-то хочет и тот, кто заплатил Дмитрию Кадмину.

И, судя по всему, хотят они, чтобы дело Банкрофта оставалось закрытым.

Такой вариант меня не устраивал.

— Ваш гость покинул здание, — сказал «Хендрикс», разрушив мое задумчивое оцепенение.

— Спасибо, — рассеянно поблагодарил я, загасим окурок в пепельнице. — Вы можете запереть дверь и блокировать остановку лифта на этом этаже?

— Естественно. Вы хотите, чтобы вас предупреждали о каждом постороннем, заходящем в отель?

— Нет. — Я зевнул словно змея, собирающаяся заглотить яйцо. — Просто не пускайте их сюда. И никаких звонков в течение следующих семи с половиной часов.

Внезапно я почувствовал, что могу думать только о том, чтобы раздеться, прежде чем меня захлестнет волна сна. Повесив костюм Банкрофта на спинку подвернувшегося кстати стула, я забрался в просторную кровать, застеленную алым бельем. Поверхность матраса плавно покачалась, подстраиваясь под размеры и вес тела, после чего подхватила меня словно вода. От белья исходил слабый аромат благоуханий.

Я предпринял унылую попытку заняться мастурбацией, вяло призывая образы соблазнительных форм Мириам Банкрофт, по перед глазами стояла картина бледного тела Сары, изуродованного огнем «Калашникова».

А затем сон поглотил меня.

Вокруг руины, погружающиеся в темноту, а за далекими холмами садится кроваво-красное солнце. Над головой мягкобрюхие облака в панике несутся к горизонту, словно киты, спасающиеся от гарпунера, а ветерок, не переставая, шевелит ветвями деревьев, растущих вдоль улицы.

Инненининеннининеннин…

Мне хорошо знакомо это место.

Я пробираюсь между развалинами, стараясь не задеть за стены, потому что каждый раз, когда это происходит, они издают приглушенные отголоски выстрелов и криков, как будто побоище, уничтожившее город, впиталось в груды камней. В то же время я перемещаюсь достаточно быстро, так как меня что-то преследует, нечто такое, что не смущают прикосновения к руинам. Его продвижение можно отследить по приливам канонады и пронзительных криков за спиной. Оно настигает меня. Я пытаюсь идти быстрее, но сдавило грудь, а в горле стоит комок.

Из-за полуобвалившейся башни выходит Джимми де Сото. Я не слишком удивлен, встретив его здесь, хотя меня до сих пор коробит от его изуродованного лица. Джимми улыбается тем, что осталось от глаз и губ, и кладет руку мне на плечо. Я делаю усилие, чтобы не вздрогнуть.

— Лейла Бегин, — говорит Джимми, кивая в сторону, откуда я только что пришел. — Назови это имя адвокатам Банкрофта.

— Обязательно назову, — обещаю я, проходя мимо.

Но рука Джимми остается на моем плече, из чего следует, что она растягивается, словно нагретый воск. Я останавливаюсь, смущенный тем, что причинил ему боль, но он по-прежнему у меня за спиной. Я снова трогаюсь вперед.

— Не собираешься развернуться и сразиться? — как бы мимоходом спрашивает Джимми, обходя меня без каких-нибудь заметных усилий, не переступая ногами.

— Чем? — говорю я, разводя руками.

— А надо бы вооружиться, дружок. Давно пора.

— Вирджиния учила нас не искать силы в оружии.

Джимми де Сото презрительно фыркает.

— И посмотри, чем закончила эта глупая сучка. От восьмидесяти до ста лет, без права на досрочную выгрузку.

— Ты не можешь этого знать, — рассеянно замечаю я, так как мое внимание поглощено звуками преследования. — Ты умер за много лет до того, как это произошло.

— О, не надо, кто сейчас умирает по-настоящему?

— Попробуй сказать это католику. К тому же ты действительно умер, Джимми. Необратимо, насколько я помню.

— А что такое «католик»?

— Расскажу как-нибудь потом. У тебя сигареты не найдется?

— Сигареты? А что случилось с твоей рукой?

Разорвав спираль нелогичных заключений, я смотрю на свою руку. Джимми прав. Шрамы на запястье превратились в свежую кровоточащую рану. Конечно же…

Я прикасаюсь к левому глазу и чувствую влагу. Отнимая пальцы, я вижу на них кровь.

— Повезло, — рассудительно замечает Джимми де Сото. — Глазница не задета.

Кому же ещё разбираться в таких вещах. У самого Джимми левая глазница представляет собой жуткое кровавое месиво — все, что осталось после того, как на Инненине он вытащил пальцами глазное яблоко. Никто так и не узнал, какие галлюцинации виделись ему тогда. К тому времени, когда Джимми и остальных, высаженных на Инненин в составе передового отряда, переслали на психохирургию, вирус успел внести в их сознание неисправимые искажения. Программа была настолько заразной, что врачи даже не рискнули оставить остатки памяти больших полушарий для исследований. Остатки сознания Джимми де Сото, записанные на запечатанный диск с красной предостерегающей надписью «ОПАСНАЯ ИНФОРМАЦИЯ», хранятся где-то в подвале штаб-квартиры Корпуса чрезвычайных посланников.