Пищеблок - Алексей Иванов

– Венька, скажи «клей»! – не успокоился Гурька.

– Зачем? – Гельбич заподозрил подвох.

– Ну, скажи, тебе жалко, что ли?

– Ну, «клей».

– Выпей баночку соплей! – заявил Гурька и рассыпался в хохоте.

– Заманали уже тапками шлёпать! – разозлился Гельбич.

– Гельбич, Гельбич! – снова позвал Колька Горохов.

Венька неприступно молчал.

– Ну, Гельбич, отзовись, я не буду издеваться!

– Чего? – нехотя отозвался Венька.

– Ничего! – возликовал Колька. – Опять проверка слуха!

– Разговорчики в строю! – услышав сомнительный смех, пресекла забаву Ирина Михайловна. – Речёвку… начи… най! Раз-два!..

– Раз-два, мы не ели! – с воодушевлением подхватил отряд. – Три-четыре, есть хотим! Открывайте шире двери! А то повара съедим!

Ирина Михайловна остановила отряд возле пищеблока и велела:

– Сергушина, ну-ка проверь, чистые ли руки у мальчиков.

У входа в столовку вертелись собаки, прибегавшие в лагерь из деревни Первомайской. Все мальчишки и девчонки знали собак в лицо и по именам: Черныш, Долька, Мухтар, Бамбук, Вафля, Жуся и Фидель. В лагере собаки меняли зверский деревенский нрав на восторженный пионерский.

В столовке пахло хлебом, хлоркой и чем-то варёным. Сквозь окна с решётками било яркое солнце, стаканы блистали. С плакатов посетителям улыбались чистые и воспитанные пионеры. Отряды заходили в большой зал по очереди и рассаживались за длинные ряды составленных вместе столов: мальчики с одной стороны, девочки – с другой. Бренчали стулья, стучали по тарелкам алюминиевые ложки, с кухни доносился звон бачков и шум воды.

На завтрак давали манную кашу и кисель. Пацы сразу расхватали с подносов хлеб: можно съесть днём, можно покормить собак.

– Вечно всякую дрянь дают! – проворчал Гельбич, рассматривая тарелку. – В этой каше котят топить надо, чтоб не мучились!

– Я тоже не люблю манку, – виновато признался Юрик Тонких.

– А я люблю! – заявил Титяпкин и придвинул его тарелку себе.

– Манку здесь ещё можно есть, – Серёжа Домрачев помрачнел. – А суп опасно. В нём собачье мясо. Его бабка Нюрка ложит.

– А нормальное ворует?

– Нормальное она в лес Беглым Зэкам ночью носит. Мне в прошлую смену старшаки рассказывали.

– В столовках всегда воруют, – авторитетно сообщил Колька Горохов.

– Знаете, почему бабка Нюрка такая косая? – Серёжа обвёл всех тёмным, тревожным взглядом.

Баба Нюра и вправду была странная. Она подволакивала ногу, левая рука у неё торчала немного в сторону, левая половина лица была искажена параличом и не двигалась. И ещё она слегка заикалась. Но при этом баба Нюра была тёткой по-крестьянски крепкой, а совсем не бабкой-старухой.

– Старшаки рассказывали, что один раз она пришла к Зэкам, а Зэки сами мясо жарят. Говорят ей: ешь с нами. Она поела. А потом узнала, что они людоеды. Её всю сразу искорячило.

Пацы поёжились.

– Меня бы тоже искорячило, – Гурька ожесточённо почесался.

– Она теперь без людоедства не может, – печально добавил Серёжа. – Если слышит, что где-то кто-то пропал, берёт собаку, бежит к Зэкам и меняет псинятину на человеческое мясо.

– Её в тюрьму посадить надо! – возмутился Юрик.

– За что? – Серёжа вздохнул от безысходности. – Она сама-то лично не убивает. Но смотрит на всех – кто жирный, и Зэкам доносит. А они убивают.

Пацы повернулись в сторону кухонного окна. Баба Нюра стояла за большим столом и принимала грязную посуду: объедки ловко сгребала в бак, тарелки складывала в стопы, ложки швыряла в жестяное корыто.

– Давайте ей мстить! – горячо предложил Гурька.

– Всяко надо! – согласились Титяпкин с Гороховым.

– Не надо! – негромко возразил Лёва.

Славик Мухин робко поёжился, почесав место укуса на руке, а пацы не обратили внимания на Лёвин запрет.

Титяпыч быстро сметал вторую порцию, и пацы дружно встали, чтобы отнести тарелки бабе Нюре. Пионеры на плакатах, что висели в простенках, словно бы нахмурились. Девочка с мочалкой и блюдом глядела осуждающе, а мальчик, чистивший картошку, с угрозой стиснул нож.

– Вы ложки бросайте в бак, где объедки, – заговорщицки прошептал Гурька. – Пусть потом туда руки суёт!

Он первым приблизился к столу бабы Нюры, поставил тарелку и стакан и словно бы по ошибке бросил ложку в эмалированный бак с бурой манной гущей, перемешанной с киселём; в этой жиже плавали хлебные корки. Баба Нюра метнула на Гурьку свирепый взгляд. А вслед за Гурькой ложку в бак бросил Серёжа Домрачев. Он не выдержал и посмотрел на бабу Нюру.

– Ку… ку… – возмущённо заквохтала, заикаясь, баба Нюра.

– Не надо так! – твёрдо сказал пацанам Лёва.

Валерка и не собирался пакостить. А Юрик, наверное, и не решился бы. Славик Мухин молча пристроил свою тарелку среди грязной посуды на столе и отошёл. Но Колька Горохов всё равно бросил ложку в бак с объедками.

– Ку-уда? – грубо заорала баба Нюра.

Титяпкин держал в одной руке тарелку со стаканом, а в другой – ложку. Баба Нюра прожгла его взглядом и сразу всё поняла. Титяпкин сунул тарелку в груду посуды, а баба Нюра, не дожидаясь преступления, неведомо откуда вдруг выхватила мокрое, грязное, тяжёлое полотенце.

– Беги, Титяра! – издалека отчаянно завопил Гурька.

Стискивая в кулаке алюминиевую ложку, Титяпкин застыл от ужаса. Баба Нюра прямо через стол с размаха смачно шлёпнула его полотенцем точно по круглой голове. Грязная вода брызнула во все стороны, будто башка у Титяпкина взорвалась. Титяпкин, изумлённо охнув, присел, а потом опрометью стреканул прочь от стола бабы Нюры.

Для моральной поддержки Валерке хотелось иметь с собой товарища, но не Титяпкина же звать, не Горохова, – они оба безмозглые.

– Юрик, пошли со мной в кружок, а? – предложил Валерка.

– В какой? – вскинулся Юрик.

Ему тоже было скучно на футболе Лёвы Хлопова. Там его не ценили.

– Не знаю. Много разных. Выберем какой-нибудь.

После «трудового десанта» Валерка и Юрик отпросились у вожатых и отправились в Дружинный дом. Валерка вспоминал перечень кружков.

– Есть пение, рисование, шахматы, мягкая игрушка… Есть, где письма пишут иностранцам. Может, ещё чё-то, только я забыл.

– Дома я авиамодельную секцию посещал, – признался Юрик.

Валерка глянул на него с одобрением. Хорошо, что не кройку и шитьё.

На входе в Дружинный дом Валерка и Юрик встретили Анастасийку.