Шуточки жизни - Ирина Быстрова

Просто поразительно, сколько в моей жизни было мужиков. А толку ноль. У других по паре тинейджеровских воспоминаний и столько же зрелых казусов, и трах-бах – свадебные колокола. А я до сих пор болтаюсь, как…

Самое смешное (или грустное?), что я никого по-настоящему не любила. Влюблена была, не без этого, но чтоб вот сейчас сказать про кого-нибудь: «Это была самая большая любовь в моей жизни», – не о ком. А ведь половину жизни я уже пробежала. Как же так? А что, если – я вздрагиваю от ужаса – каждой из нас отмерено определенное число мужчин в жизни, и я уже свое количество выбрала? Что тогда? Как жить оставшуюся половину отпущенных мне лет? Вырывая последние волосы от отчаяния? Что тем более обидно, когда мужиков, как биологических особей, вокруг полным-полно.

Купе оказывается набито «биологическими особями» под завязку. Я зажмуриваюсь в надежде, что, когда вновь открою глаза, наваждение исчезнет. Открываю. Мужики остаются. Я со вздохом втаскиваю сумку в купе и принимаюсь устраиваться. Мужики дружно поднимаются и выходят в коридор, не предложив мне никакой помощи. Приходится самой поднимать нижнюю полку, предварительно сняв с нее чей-то весьма непрезентабельного вида багаж, самой запихивать сумку в узкое пространство под койкой, самой водружать на свою верхнюю полку тяжеленный матрац. Мужики стоят в коридоре и с интересом наблюдают за мной.

– У вас двадцать второе место? Верхнее? – внезапно спрашивает один из них, пухлый и лысый.

Я с надеждой оборачиваюсь:

– Да.

Он кивает и затихает. Прекрасно, просто великолепно! Никому не приходит в голову предложить даме нижнюю полку. Я застилаю свою постель, упираясь ногами в обе нижние полки, с трудом сохраняю равновесие и пыхчу от злости. А потом ведь вытащат водку или пиво, напузырятся на радостях, что никто из знакомых и родичей их не видит, и начнут приставать с разговорами, а то и с ухаживаниями. И еще притравят меня ночью своим жутким храпом. Не дай бог, храпят все трое. Ну, наконец-то расстелилась. Мужики возвращаются в купе, рассаживаются по углам и все как один принимаются таращиться в окно. Я еще раз мрачно осматриваю их и быстренько прикрываюсь журнальчиком.

– Граждане пассажиры, приготовьте билетики и деньги за белье, – орет где-то вдали проводница, дебелая брюнетистая баба.

Мужики оживляются, вытаскивают свои портмоне и начинают шуршать билетами. Я завороженно слежу за их манипуляциями – они делают все одновременно, как в синхронном плавании. Мало того – я всматриваюсь в них внимательнее – они похожи друг на друга. Все трое пухлы и круглолицы, лет 40-45, вот только степень облысения у них различна. «Может, они родственники! – ужасаюсь я про себя. – Тогда точно – компанейского распивона не избежать. Нет, – тут же отказываюсь я от этой мысли, – все-таки нет, расползлись по углам и молча изнывают от вынужденного бездействия в ожидании проводницы».

– Ну, что у нас здесь? – проявляется она в дверях. – Так, билетики… Кому нужны билеты, по прибытии заберете. Ага, это за белье. Без сдачи?

– Без, – хором отвечают мужики.

Я протягиваю стольник. Проводница отсчитывает сдачу и исчезает из поля зрения.

Поезд набирает ход. Все сидят молча, изредка посматривая на часы. Я прикрываю глаза и пытаюсь настроиться на приятные мысли. Подумаешь, ночь продержаться, а там – Москва! Ох! Город моей юности. Сердце сладко заныло от предвкушений. Я открываю глаза – мужики дружно отводят от меня взгляды и опять принимают отстраненный вид. А ну как маньяки? Я стискиваю зубы, чтоб не расхохотаться. Маньяки, как же! Маньяки все жилистые и энергичные, а эти расползлись квашней по купе… Хотя кто его знает… К черту! Пойду-ка я спать, вернее, полезу.

Я беру полотенце и туалетные принадлежности и бреду в уборную. Вернувшись через десять минут, я обнаруживаю всю компанию упакованной по своим местам. Двое уже и не шевелятся, а третий, с нижней полки по диагонали от моего места, возбужденно дергает за брезентовую штору, тщась натянуть ее на все окно.

– Может, оставим открытым? Кому мы нужны? – легкомысленно прелагаю я.

– Нет уж, – бурчит он, – фонари мешают.

И, дернув изо всех сил, побеждает-таки капризный механизм. Шторка защелкивается внизу, отрезав нас от окружающего мира, в купе становится, как в шкатулке: темно и страшно. «Караул!» – вскрикивает моя клаустрофобия. Я стремительно взлетаю на свою полку, включаю ночник и часто-часто дышу, пытаясь прийти в себя. Потом с тоской смотрю на часы – семь часов мучений, может, не стоило и ехать? Хотя – командировка, как отказаться? «Лучше бы мы сейчас все дружно выпивали, – мелькает у меня в голове. – Тогда бы и ночь быстрее пролетела». Вот уж точно, все в мире относительно. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь расслабиться. Мужик напротив меня ворочается, укладываясь носом к стенке, наверное, для того, чтобы не видеть мой зажженный ночник, с которым я собираюсь коротать всю ночь. «Так вам и надо, – мстительно думаю я, – нет чтобы уступить даме нижнюю полку. И лежала бы я сейчас внизу, – мечтаю я, – и смотрела бы на щель под дверью и пробивающийся из-под нее свет и не чувствовала бы себя погребенной заживо».

Видимо, мне все-таки удается задремать, потому что через некоторое время, после очередного весьма ощутимого толчка поезда, я открываю глаза и обнаруживаю себя в кромешной темноте. Ночник не горит. Я судорожно щелкаю тумблером – ничего. Темнота надвигается на меня со всех сторон, сгущается, лишая воздуха и последних остатков здравого смысла. Сердце колотится в груди, а в голове пульсирует одна-единственная мысль: выйти, мне нужно срочно выйти! Я рывком сажусь на своей койке, упираюсь правой рукой в соседнее лежбище и начинаю спускать правую ногу, надеясь нащупать ею нижние полки. Уши от ужаса заложило, звуки исчезли, и, казалось, все происходит, как в замедленной съемке. Паника нарастает. Нащупав наконец-то край одной из нижних полок, я плюю на осторожность и смело шагаю второй ногой вниз, в темную бездонную пропасть. Первая нога не удерживается на своей опоре, соскальзывает, и я чувствую резкую боль. От неожиданности я отпускаю руки и с диким грохотом обваливаюсь на пол.

Мужики, как по команде, дергаются, шевелятся и, видимо, теперь прислушиваются. Но никакой иной реакции не демонстрируют. Я сую ноги в свои шлепанцы, едва различимые в луче света, струящемся из щели в двери, лязгаю замком и ошалело выношусь в коридор. Благодать, снизошедшая на меня там, не поддается описанию. Все окна открыты, свежий воздух врывается в них, безжалостно потрепывая занавески, а в неровной темноте за окнами можно различить леса и луга, проносящиеся мимо. Коридор освещен умеренно. Но все равно, в коридоре весьма неплохо. «Может, мне тут и остаться», – думаю я. Бросаю взгляд на часы – еще пять часов пути – пожалуй, это будет слишком, просидеть пять часов на коврике в коридоре.

Яркий свет льется из купе проводницы, оттуда же доносится жизнерадостный смех нескольких человек. Покачиваясь от пережитых волнений, я бреду на звуки. Веселящаяся компания состоит из двух проводниц: нашей и чужой, рыжеватой толстушки – и двух мужиков, тоже в форме. Увидев меня в проеме двери, вся компания замолкает и выжидательно лупится на меня.