Путч будет завтра (Старинный романс) - Наг Стернин

жила в каком-нибудь “дворянском гнезде” такая счастливица. Умели люди любить…

– Ну, положим, не такая уж она была счастливица, – тихо сказала Надежда. – Видите ли, этот романс, хотите – верьте, хотите – нет, посвящен моей пра-пра-прабабке. И Ирочка спела его не весь. Вообще-то, изначально он и пелся иначе, но музыка, в силу некоторых причин, не сохранилась. Кто-то из предков, знакомых с Титовыми, показал им эти слова… вот так и появился он на свет в нынешнем виде.

– Ну и дела… – тихо сказал Алексей Алексеевич. – Вот что значит не быть представленным по полной форме. Так Вы из Елагиных, Наденька? Тогда позвольте представиться. Венедиктов Алексей Алексеевич, к Вашим услугам.

– Не-ет, – сказала Надежда придушенным голосом.

– Увы!

– Вы – Венедиктов, да еще и Алексей Алексеевич?

– Что поделаешь, у нас в роду испокон веков старшего сына называли Алексеем.

– Что здесь происходит? – встрепенулась Ольга.

– Дело в том, что мой предок штабс-капитан Алексей Алексеевич Венедиктов написал этот романс и посвятил его Дарье Иннокентьевне Елагиной. Правда, в то время она была еще Дашенькой Новосельцевой. И вот еще что. Справедливости ради я должен сказать, что полностью оригинальными в только что услышанном вами тексте являются слова лишь первого куплета. Все остальное после некоторых событий, имевших место в половине девятнадцатого века, было кем-то из Елагиных перелицовано, поскольку они…

– Это ложь! – в бешенстве заорала Надежда.

– Это истина в последней инстанции, – холодно возразил Алексей Алексеевич. – Они считали невозможным для семейной чести публичное исполнение оригинального текста.

– Клевета, гнусная клевета, – бушевала Надежда. – Это ваши родственники, милостивый государь, перелицевали текст, чтобы Дарью Иннокентьевну опорочить, да вот только не вышло!

– Ну, уж раз на то пошло, – все так же холодно возразил Алексей Алексеевич, – у меня до сих пор хранится текст этого романса, написанный рукой самого Алексея Алексеевича.

– А идентичность руки подтверждается, конечно, семейной легендой, – ехидно ввернула Надежда.

– Нет. Нет! Поскольку это не единственный сохранившийся документ, написанный его рукой. Есть черновики писем Алексея Алексеевича Дашеньке, есть и тексты других романсов. Так что при случае, если захотите, могу ознакомить. Сможете сравнить сами.

– Постойте, постойте, – вмешалась Ирина. – Венедиктов… Вы меня извините, Алексей, но… дело в том, что я очень внимательно изучала… я даже книгу Цезаря Кюи отыскала и прочла… и я не знаю такого автора романсов.

– Ничего удивительного. Сам Алексей Алексеевич честолюбивым не был, да и талантливым себя не считал. По словам моей бабушки, его любимым присловьем было: “В России романсов не пишут только кучеры, да и то лишь потому, что руки заняты”. А его потомки при всем желании не смогли бы ничего доказать. Да и не пытались. Так что все романсы Алексея Алексеевича проходят под рубрикой: “автор неизвестен”. Ну вот, хотя бы, “С высоты седины”, может, знаете? Конечно, после Ирины мне даже как-то и неловко, но куплетик могу напеть.

С высоты седины оглянуться назад –

Голубые глаза мне сквозь годы блестят,

Густо пахнет сирень, небо в звёздах больших,

Я с тех пор и не видел таких.

– О, – восхитилась Ирина, – я знаю этот романс. И тоже его люблю. В его тексте есть, по-моему, совершенно замечательная строфа:

В старом парке тогда, у ночного пруда,

Не тебя поджидал я под небом в звезда́х.

Нам с тобой никогда не горела звезда

И сирень не цвела никогда,

-пропела она.

Алексей Алексеевич с иронической улыбкой посмотрел на Надежду.

– И Вы, Надя, хотите сказать, что человек, способный написать такие строки, может быть автором перла в куплете, опущенном Ирочкой, очевидно, из жалости:

Я люблю тебя нежно, голубка.

Для меня ты дороже всего.

Я люблю твои алые губки

И улыбку лица твоего?

– Да, Надюшка, это, конечно… – авторитетно вмешался Юра. – Алексей прав. Тексты явно разного класса. Эти слова действительно какие-то беспомощные. Ну что это, в самом деле, за “улыбка лица”? А его текст, я бы даже сказал, может быть, и изящен. Вот эта внутренняя рифма по цезуре – по паузе, то есть, в середине каждой строки – это самое: “да, да, да” создает такой усиливающийся ритм дополнительный, нагнетает напряженность, и все такое… А в конце это дело, на мой взгляд, просто блестяще разрешается в последней, не имеющей дополнительной рифмы строке. Безнадежно так… Нет, мне нравится… “Никогда”, – со вкусом процитировал он.

Надежда дернула в его сторону носом, но сдержалась, пренебрегла, и продолжала, подчеркнуто обращаясь лишь к Алексею Алексеевичу:

– Не берусь проводить литературоведческий анализ. Я для этого недостаточно “физична”. Образование у меня всего лишь “ох уж это Вам гуманитарно – университетское”, а не МВТУшное какое-нибудь. Знаю только, что после известных трагических событий, Венедиктовы, милостивый государь, пытались всячески опорочить Дарью Иннокентьевну, в том числе, и искажая текст романса.

– А вот это как раз и есть возмутительная клевета, сударыня, – воскликнул Алексей Алексеевич. Все было с точностью до наоборот. Именно Ваши родственники, богатые, влиятельные, не только опорочили, но и добились разжалования Алексея Алексеевича и ссылки его на Кавказ простым солдатом. Где он и погиб, кстати сказать.

– Предварительно отправив на тот свет мужа!

– Па-азвольте! – от напускного хладнокровия Алексея Алексеевича не осталось и следа. – Это Ваш муж искал ссоры. Это он был инициатором дуэли. Это он прострелил… э-э… Алексею Алексеевичу бедро. А к барьеру умудрился подойти позже раненного им человека, хотя тот полз, истекая кровью, а Ваш благополучно передвигался на вполне себе целых нижних конечностях.

– Это неправда! – закричала Надежда.

– Правда, правда. Господин Елагин просто ждал, когда раненный им человек истечет кровью. Ведь оказывать помощь до конца дуэли правила не позволяли-с.

– Ложь! Он был потрясен. Он был растерян. А ты даже не дал ему времени повернуться боком и закрыться пистолетом.

– Ну, конечно! Это уже просто… браво! Надо было и дальше истекать кровью. Да и чем бы это помогло, если пуля угодила господину адъютантику прямо в лоб. Паркетному шаркуну, сударыня, надо было основательно подумать, прежде чем вызывать на дуэль боевого офицера, да еще и барьер ставить в шести шагах.

– Он не был паркетным шаркуном! Это был блестящий военный теоретик, один из людей, подготавливавших реорганизацию русской армии. А вот ты был бретер, бабник и… щелкопер.

– Не я.

– Не важно.

– Важно. Важно! А самое важное – разумеется, с точки зрения Ваших … э-э… предков – было то, что Алексей Алексеевич не имел ни клочка земли и жил на одно лишь офицерское жалование. Из которого львиную долю тратил на солдат, кстати сказать.

– Пожалуй, Вы правы. Это