Вкус любви - Эмма Беккер

И все же, все же… мне достаточно взглянуть в эти глаза, так отличающиеся от моих, чтобы понять: во многих отношениях мы с Месье сделаны из одного теста. В его глазах, невероятная проницательность которых связана с отсутствием притворства, я нахожу беспринципность и эгоцентризм, замеченные за собой, даже если мы с ним используем эти качества совершенно в разных целях.

Если я с головой бросилась в восхитительную ловушку, которую представляет собой Месье, то лишь потому, что увидела себя в этой детской аморальности, в этом полиморфном извращении, или, по крайней мере, потому, что он достаточно на меня похож, чтобы заинтриговать и понравиться мне в пределах, которые мне до сих пор сложно определить.

— Тебя подбросить? — спрашивает Месье возле клиники.

— Сама доберусь, — отвечаю я, уже не чувствуя к нему ненависти.

— Ну да, ты же ездишь на такси, — замечает он с улыбкой, ранящей меня, хотя он об этом и не подозревает.

Он думает, что обращается к безукоризненной куртизанке: она приехала на такси и так же уедет, — словно мы с ним финансово равны. Однако я нахожусь в том возрасте, когда каждая купюра в пять евро имеет особый смысл; и студенческий прагматизм во мне постоянно борется с ленью безденежной кокотки, толкающей меня на то, чтобы воспользоваться такси. Но я не стану этого делать, даже не из денежных соображений.

— Хочу заехать к подружке, всего несколько остановок на метро. Не волнуйся, я прекрасно доберусь.

Месье меня не понять. Он слишком привык к комфорту и скорости своего автомобиля, чтобы представить, как после такого утра я могу с удовольствием провести целый час в метро со своим iPod. Мною движет стремление снова представить каждую сцену, все проанализировать, медленно взращивая в себе желание вновь его увидеть и полностью им обладать, не мимоходом, не со всем этим народом вокруг. Подобное одиночество и погружение в собственные чувства — роскошь, недоступная Месье.

Стоя на каблуках, я смотрю на него усталым и томным взглядом женщины, которая только что вылезла из постели. Мне кажется, я занималась с ним любовью все то время, что мы провели в операционной.

— Поцелуй меня в последний раз, — шепчет Месье, который стоит в моей любимой позе: непринужденно засунув руки в карманы брюк, словно студент, каким он был двадцать лет назад.

И на этой безлюдной улочке, залитой солнцем, где никто нас не видит, кроме жителей местных домов, я встаю на цыпочки, закрыв глаза, а Месье держит мое лицо своими красивыми руками любовника. Проходят мгновения, когда мы только двое, словно наш восторг полностью отделяет нас от окружающего мира. Его запах затмевает аромат цветущих каштанов, его пальцы, ласкающие мои щеки, заставляют забыть о прохладном ветерке. Но он, должно быть, осознает: это уединение несравнимо с коконом вторника. За несколько секунд атмосфера неуловимо меняется, реальность дает о себе знать. И Месье целует меня, или это я его целую, на самом деле мы друг друга целуем так, что какое-то время наши лица сливаются под окнами Парижа. Я бормочу вполголоса:

— Это ужасно.

— Что ужасно? — спрашивает Месье.

Я грустно улыбаюсь.

— Ты сам знаешь что.

В ответ — молчание, я вижу его восхитительные брови, не выражающие ничего, кроме загадочного сопереживания, — словно остаток наивности, которую не искоренил опыт. Наши две жизни несовместимы во всех отношениях: твоя жена, твои дети, мои родители, Андреа. Это ужасно, что я о них уже даже не думаю. Посмотри на меня. Мой парень уехал в Бразилию неделю назад, и до встречи с тобой я с нетерпением ждала его возвращения. Теперь оно меня пугает, потому что я совершенно не представляю, как встречаться одновременно с ним и с тобой. Я даже не знаю, как держать вас обоих в моей несчастной голове, ведь ты сейчас занимаешь все мои мысли, и я не хочу ничего менять. Вот что ужасно.

— Я подумаю, как нам лучше встретиться во вторник, — говорю я, отступая назад.

— Ты не представляешь, как я этого жду, — отвечает Месье, в последний раз касаясь моих пальцев.

Во мне тоже ликует этот драйв жизни: единственное, о чем я думаю, направляясь к улице Риволи, — как при ходьбе выглядит моя попа. Нет нужды проверять — я чувствую на себе взгляд Месье до ближайшего поворота.

— Ты красивая, — пишет он мне две минуты спустя.

Месье

Твое письмо… граната с выдернутой чекой.

Элли

Думаю, ты не совсем понял мою проблему относительно нерва в ноге. Я тебе еще раз объясню, поскольку это очень важно, возможно, даже потребуется операция. Итак, симптомы следующие: как только ты заговариваешь со мной, моя правая нога становится вялой и тяжелой, словно я превращаюсь в улитку. То же самое происходит, когда я думаю о тебе, где бы ни находилась. На критической стадии оцепенение поднимается от бедра к ягодице, и тогда начинается помутнение рассудка с полной потерей ориентиров, что превращает любую деятельность с участием моих мышц в сексуальную стимуляцию. Ходьба, например, становится предварительными ласками. Меня-то это не слишком беспокоит, но когда я не одна, это не очень удобно. Все равно что испытывать оргазм при каждом зевании.

Я не знаю, как называется этот нерв, но, думаю, проблему нужно как можно скорее прояснить. У меня нет ни малейшего желания превращаться в устрицу (это они целыми днями лежат раскрытыми и ловят на лету сперму устриц-самцов, болтающихся в море. Настоящие шлюхи).

Но не будем слишком беспокоиться. Сегодня вечером я узнала, что во вторник утром состоится семинар, касающийся вопроса неизвестных нервов моей ноги. Семинар относительно короткий, но содержательный. Я готова стать подопытным кроликом для любых экспериментов, при условии, что меня будут лечить как нужно и мне станет хоть немного легче. Сейчас, когда я пишу эти строки, то почти не могу шевелить ногой.

С другой стороны, поскольку я вижу: ты еще не получил моего сообщения о том, что я делала с четырех до семи, рискуя повториться, настаиваю на столбнячном аспекте моего вечернего оргазма. Родители еще никогда не заставали меня в тот самый момент, но мне бы не понравилось, если бы именно в этот вечер они ворвались в мою комнату под каким-либо патетическим предлогом. Даже во время самого посредственного оргазма трудно сохранять человеческое выражение лица и адекватность, чтобы ответить маме: «Не-е-е-ет, я не знаю, куда делся твой платок. Гермес, оставь меня в покое!..». Обычно мне кажется, что я сохраняю нормальный облик — глаза у меня не закатываются, уши не краснеют. Зато на этот раз я чуть не потеряла сознание.

Не говори мне об обмороке в операционной. После этого я невероятно возбудилась.

Я до сих пор не раскрыла тайну царапин, появляющихся на моей спине после каждой нашей встречи. Сначала думала о стигматах вины, но это невозможно в принципе, поскольку чувство вины мне совершенно незнакомо. Я ощущаю себя неприкосновенной, это ужасно; вот уже два дня я раскалена добела и не нахожу покоя.

Поэтому нам нужно обязательно увидеться во вторник. В этом я абсолютно уверена. И жду всех твоих «может быть», о которых ты говорил по телефону.