Жуки не плачут - Юлия Яковлева

Вдруг голова Вали рывком мотнулась на другую сторону. Над глазами собрались розовые бугорки.

Шурка замер.

— Гляди, — прошептал за его плечом Бобка. — Началось.

— Вот еще, — сказал Шурка, но вышло шершаво, неуверенно. — Чушь.

Оба во все глаза смотрели на Валю.

Он засучил ножками.

— Идет, — определил Бобка.

— Ерунда. Просто ногами дрыгает.

— Ты ногами так во сне дрыгаешь?

Шурка не нашелся. Спали они на печи рядышком.

— И я не дрыгаю, — веско заметил Бобка.

Бобка не сводил с Вали глаз. Оба не сводили. Шурка попробовал отмахнуться:

— Он младенец. Они такие. Вот и все.

— Вот именно. Он младенец.

Валя между тем уже работал и ногами, и руками.

— Как ты думаешь, он лезет на дерево?

Шурка молчал. «По лестнице, — подумал он. — Вверх по лестнице с высокими ступенями. Слишком высокими для маленького».

— Или ползет? — шепотом размышлял Бобка, разглядывая Валю.

Голова Вали опять стала дергаться то вправо, то влево.

— Осматривается, — переводил Бобка.

Валя, видимо, выбрал направление. Потому что ноги снова засучили.

Оба ждали, затаив дыхание.

Валя задвигал руками, как бы отводил от лица невидимую паутину. Он слегка постанывал.

Шурке стало не по себе.

— Его надо разбудить.

— Ты что! — схватил его за рукав Бобка.

Шурка и сам понимал, что будить нельзя. Но и помочь Вале нельзя было тоже — невозможно. Сердце его сжималось от жалости. Там, где сейчас находился Валя, хорошо не было: над глазами собрались безбровые бугорки, рот скривился. Валя начал слегка подвывать. Ему явно хотелось зареветь. Но паутина кончилась.

Теперь Валя плыл. Сначала он помогал себе гребками. А потом просто дал течению нести себя. Лицо его умиротворенно разгладилось.

— Думаешь, это та же самая река? — задумчиво спросил Бобка.

— Какая река?

— Которую я тогда переплыл в лодке?

— Бобка!

— Что?

— Хватит. Нам тогда все мерещилось. От голода, холода и потому что мы были одни в квартире. Вот и мерещилось. Мишки бегали, улицы двигались. А просто-напросто кружилась голова.

— Не мишки, а мишка, — серьезно поправил Бобка.

Валя, похоже, снова выбрался на твердую землю. Двигал ногами и вертел головой. Остановился. Застонал. Поднял ладонь с растопыренными треугольными пальчиками. Принялся месить собственное лицо, будто силился снять его, как чужое. Как резиновую маску.

«Или противогаз?» — мелькнула у Шурки безумная мысль.

И стонал.

— Что же он видит? — испуганно шептал Бобка. — Что это?

Валя оттягивал пятерней кожу на щеках, тянул то губу, то нос и мотал головой. Но прошел и это.

Он опять стоял и осматривался.

— Ищет, — объявил Бобка.

Валя шел, крутил головой. Изредка помогал себе руками. Отодвигая ветки, переворачивая камни.

— Что?

— Не что, а кого.

Валя шарил и вздыхал. Бобка молча глядел. Вдруг лицо его осветилось:

— Вранье.

Валя вздыхал.

— Какает он сейчас. Вот и кряхтит.

Шурка не успел возразить.

— Ты сам слышал, — пояснил Бобка, — Луша письмо читала. Валя большой написал. Жив, немного ранен, в госпитале.

Валя засопел. С шумом втягивал воздух. Нижняя губа выдвинулась балкончиком. Закрытые глаза стали похожи на две фасолинки. Покраснели. Рот открылся. И Валя закричал. Так, что Шурка и Бобка отпрянули от ящика. Тоненько и страшно:

— И-и-и.

В стране Младенческих снов он искал своего папу.

Шурка сунул руки в ящик, вынул Валю. Голова младенца легла ему ровно в локоть. Фасолины разгладились, балкончик задвинулся, руки обмякли.

— Хорошо тебе, парень? Угрелся? — шепотом спросил его Шурка. Но глаза не раскрылись. Валя мелко закивал. Мягко стукался лбом Шурке в свитер. Ротик чмокал. А руки начали водить по свитеру, грести. Глаза опять порозовели: Валя начал злиться. Кивать чаще. Чмокать громче. Грести сердитее. «Он сисю ищет, — понял Шурка. — На мне!» Стало стыдно и немного противно. «Да ну тебя, Валька. Дурак. Гадость какая». Он понес его к комоду. А Валя все тыкался, стучал лобиком Шурке в грудь, греб все нетерпеливее. И был такой теплый. Такой глупый.

На душе у Шурки стало совсем худо. Бобка, напротив, повеселел.

— Теперь я и сам вижу: все он нам наврал. Лишь бы глаз выдурить. А письмо — это факт, — рассуждал Бобка за его спиной. — Написал ведь Валя большой? Написал. В госпитале он. Жив. Даже ранен только чуть-чуть. Уже и поправился небось. А тот — врет. В Ленинграде врал. И опять врет. Теперь я убедился.

У Шурки защипало в носу. Валино лицо расплылось в мокрое розовое пятно.

— А тебе чего?

Шурка тянул руку.

— В туалет.

— Иди.

Шурка вышел из класса. Прошел по гулкому коридору. Сквозь едкий пахучий рукав, тянувшийся из всегда открытой двери туалета. Ее не закрывали никогда. Двери в самом туалете тоже давно были сняты. Чтобы не собирались курить старшеклассники.

На цыпочках мимо учительской, в которой всегда виднелись склоненные головы: у кого не было урока, сидели проверяли домашние задания.

Вышел через черный ход.

И побежал.

Больницу он нашел быстро. «Каменная», — сказал Ловец снов. Каменных домов в Репейске было немного.

Шурка постоял под окнами. Послонялся у стен. Поднялся на крыльцо. Постоял. Даже заглянул внутрь. Увидел пол в черно-белых шашечках. За перегородкой с круглым окошечком подняла колпак медсестра, показала лицо. Шурка юркнул прочь.

Ну его, теперь был уверен он. Рука в кармане играла глазом: крутила между пальцами. Может, закопать?

Остановился.

Повертел головой.

Только у военных почему-то всегда есть часы. У военных и гражданок в пальто с мехом. Но весна уже нагрела Репейск так, что пальто с мехом будто растаяли. Гражданки теперь все выглядели одинаково — непонятно.

Наконец блеснули сапоги. Бежали, как на пожар. Шурка бросился:

— Товарищ, который час?

Военный посмотрел на него полоумно.

— Вертитесь тут. Под ногами! Сопляки! — вдруг разозлился он. Будто Шурка попросил прикурить.