Стеклянные тела - Эрик Аксл Сунд

И наконец – тот самый звук, фирменный звук Голода. Похоже на гитары, но вряд ли это гитары. Карита не понимала, а так и было задумано, чтобы никто не понял.

Вскоре звук был везде, кричал в ней. Словно буря отчаянных стонов, страх всего мира в одном-единственном отвратительном и великолепном реве, который поглотил ее собственный страх и смеялся над ним. Напоминал ей, что человеческие чувства абсолютно ничего не стоят.

С днем рождения, Карита, подумала она, видя, как отец Йонни открывает дверцу машины.

Самым старым частям Стокгольмского полицейского управления сто лет; здание представляет собой один из шведских образчиков имперского стиля, принятого тогда во всем мире для размещения законной власти. В настоящий момент эту власть представляли сержант Шварц и сержант Олунд, стоявшие у входа в управление и разговаривавшие еще с одним полицейским.

Заметив Хуртига, Шварц широко улыбнулся и объявил:

– Дело раскрыто.

Хуртиг остановился на лестнице:

– В смысле?

– Авария на мосту Лильехольмсбрун.

– Да? И что там?

– Такое уже случалось. В том числе дважды – в Нью-Йорке. В две тысячи втором и две тысячи седьмом.

– Человек попадал под машину?

Олунд, который лучше Шварца чувствовал людей, заметил, что Хуртиг не склонен к иронии. Однако Шварц продолжал:

– Да не. Один безбилетник выпал из самолета. Представь себе – из самой Африки летел только затем, чтобы грохнуться на Лильехольмсбрун. А на него же не приземляются. С него прыгают.

– Прыгают с моста Вестербрун, – заметил Олунд.

Хуртиг следом за ними вошел в здание; Шварц рассказал, что мост Лильехольмсбрун находится в зоне подлета к аэропорту Брумма. Мужчина, вероятно, прятался в отсеке шасси, и во время захода на посадку его выбросило из самолета.

– Он упал уже мертвым, – сказал Шварц. – Насколько я понял, в отсеках шасси бывает тепло всего час после старта, но потом становится невыносимо. Если бы он не замерз до смерти, то умер бы от нехватки кислорода.

Олунд рассказал, что погибший был гомосексуалистом из Нигерии и двумя годами раньше пытался получить вид на жительство в Швеции, но ему отказали. Миграционная служба не сочла гомосексуализм достаточным поводом для предоставления убежища.

– Учитывая, что в Нигерии гомосексуализм карается смертной казнью, – заметил Хуртиг, – человеку приходится выбирать между пожизненным целибатом и бегством из страны.

В каких-то частях мира гомосексуализм незаконен и наказывать голубых – в порядке вещей. В других местах – наоборот. На своей родине тот мужчина был Люцифером, так что на мост Лильехольмсбрун приземлился падший ангел.

– Я так понимаю, если ты мне понадобишься – ты у меня под рукой, – сухо констатировал Хуртиг и повернулся к Олунду. – А как там с убийством на Сальтшёбанан?

– Пока ничего нового. Но я сегодня подытожу материал, который у нас есть. Посмотрю, не пропустили ли мы чего-нибудь.

Когда они расходились по кабинетам, на стойку дежурного в полицейском управлении лег уплотненный «стеганый» конверт. Это привело к тому, что через двадцать минут Хуртиг пересмотрел материалы предварительного следствия по делу о смерти Фабиана Модина.

Кариту Хальгрен из Моргунговы доставили к Иво Андричу по частям. Ее голова оказалась отделена от тела двухмиллиметровой рояльной струной и «Мерседесом» в двести лошадиных сил.

Одежду и принадлежавшие девочке вещи – футболку, джинсы, два ремня в заклепках и, наконец, плеер с кассетой и наушниками – отправили техникам; позже они попадут на стол Йенсу Хуртигу.

Андрич почти закончил отчет о вчерашнем post mortem девушки из Салема. Несмотря на коктейль из водки и хлора, выпитый ею перед самоубийством, он разобрал кое-какие фрагменты текста на расползающейся в слякоть бумаге из ее желудка; судя по всему, это было что-то вроде личного дневника. Но сейчас – Моргунгова.

На этот раз вскрытие прошло легче. В желудке – ничего, кроме простокваши и мюсли. Иво взял несколько проб крови и тканей. Их поместят в летучий парафин, который затвердеет в кубик, сохранив ткани. Остатки проб отправятся в биобанк, где будут храниться более двадцати лет.

Как грустно, подумал он. Пробы станут старше, а девочка – уже нет.

Нельзя, чтобы человек умирал молодым. Такое не может быть Господней волей.

Иво потянул «молнию» мешка поменьше – того, где была голова.

– Jebiga[4], – тихо выругался он, когда на него уставилось разрисованное черным лицо. Широко открытые глаза были подернуты тонкой кровавой пленкой.

Закончив, он вымыл руки и прошел в кабинет. На столе лежал десяток фотографий: обрывки дневниковых записей. Красной шариковой ручкой на разлинованном листе.

В конверте, лежавшем на столе Хуртига, был бумажник убитого Фабиана Модина. Все как будто на месте: водительские права, кредитная карточка, две сотенные банкноты и горсть мелочи. Значит, тут не рядовой грабеж.

– Что думаешь? – спросил Олунд.

– Отправитель не указан. Почтовый штемпель – Стокгольм – Орста. Может, кто-то нашел бумажник и по какой-то причине захотел остаться анонимным. Возможно, этот человек знает, что Фабиан Модин мертв, и не хочет оказаться замешанным.

– Или это сам преступник. Угрызения совести после…

– Человек, который двенадцать раз втыкает нож в другого человека, не страдает от угрызений совести. Скорее, кто-то решил поиграть с нами. Я хочу как следует изучить материал, а ты тем временем проверь, можно ли установить, откуда отправили письмо.

Олунд забрал свою папку и оставил Хуртига одного.

У полиции имелись: свидетель, сообщивший о буйной подростковой компании в поезде, в котором произошло убийство, список людей, купивших смс-билеты на тот поезд, и список зарегистрированных пользователей магнитных карточек. Все эти имена пришлось вычеркнуть после допроса.

Одни отрицательные результаты, подумал Хуртиг. Свидетелей нет.

На камерах видеонаблюдения – ничего, и, несмотря на огромные лужи крови, техники не обнаружили ни единого отпечатка подошвы.

Кроме Фабиана Модина и убийцы – или убийц, – в вагоне не было никого; по словам свидетеля, буйные подростки вышли на предпоследней станции, но неизвестно, зачем: чтобы отправиться по домам или чтобы зайти в другой вагон. Так что списывать их со счетов пока нельзя.

Их еще не идентифицировали; в настоящее время местная полиция пыталась установить личности пятерых молодых людей, из которых четверо были иммигрантами.