Письма сестре - Михаил Александрович Врубель

не разлетелись, то отложены до осени. Крепко обнимаю всех наших. Очень рад предприимчивости Лили. Кто это Немировский и вообще попроси Лилюшу дать побольше подробностей предполагаемого турне. В какое время, какие места?

Решил пейзажи с фигурами. Материал огромный: более сотни отличных фотографий Италии; а не утилизировать это усовершенствование глупо. Совершенствование жизненной техники – вот пульс настоящий; он же должен биться и в искусстве. Никакая рука, никакой глаз, никакое терпение не сможет столько объективировать, как фотографическая камера, – разбирайся во всем этом живом и правдивом материале с твоей душевной призмой[150]: об его непризрачные рельефы она только протрется, – потускнела, слишком ревниво сберегаемая. Против чего я горячусь? Против традиций, которые, если бы им было даже и десять – пятнадцать лет от роду (как традиция наших передвижников), уже узурпируют абсолютизмом.

Какая-нибудь дрянная школа постановки голоса, искалечившая много природных даров в какое-то мурлыканье, горло-полосканье и вопли, смеет ставить себя музыкальным диктатором. И какая пошла оргия: бочкообразные бобелины (Клямжинская, Зембрих) изгримасничались в легкие флейточки; несчастные маломерные падчерицы карьеры раздулись в какие-то отчаянные драматические рупоры. Благо много пишется, а еще охотнее дается и слушается бессмысленной поддельной музыки, которая ничего не проигрывает от исполнения (напр[имер] «Паяцы»). Нет, инструментализм голоса и музыка, написанная хорошим автором, – единственные объекты работы. Не правда ли, Лиля? Еще раз обнимаю всех.

Твой брат Миша

Я буду, значит, лето в Москве, и тебе, Нюта, не будет так скучно вернуться в твои душные институтские палестины. Каланчевская, гост. С.-Петербург, № 36.

1893 год. Москва

Милая моя Нюта, как мне досадно, что уже столько раз не заставала меня дома: три дня я гостил в деревне у Любатович[151] – думая помочь своему ревматизму; три дня, с горя, что он ухудшился, и чтобы как-нибудь поддержать бодрость духа для предстоящего начала работ у Дункера уже на холстах и на месте, – я провел с Кончаловскими, у них и ночевал. Наконец в субботу очень бойко начал чертить углем; но ты представляешь, что такое отделывающийся дом: незапирающиеся рамы, хлопанье дверьми и адские сквозняки – словом, я еще больше простудился и решил, пока не поправлюсь, туда ни ногой.

Сейчас сижу дома и поджидаю аванса, в котором мне не откажут и о котором вчера написал, за одну домашнюю работу. Тогда примусь за серьезное леченье, состоящее в ваннах с предварительного, конечно, указания хорошего доктора. Другую часть лечения, т. е. борьбу с ломотой и болями, произвожу и сейчас усиленными приемами салицилки – теперь это признано лучшим средством в острых ревматизмах. Сегодня покуда не выходил: уж очень серая погода; поджидал тебя, думал, не заглянешь ли? Как твое здоровье? Если послезавтра меня не будет до первого [ча]су, то не соберешься ли ко мне: я тебя буду ждать до четырех. Обнимаю тебя.

Твой брат Миша

Четверг.

Р. S. Приходи, а то «скучно».

1894 год. 4 марта

Милая моя Нюта, пишу тебе с дороги, со ст. Смоленск, по пути в Sfuria в окрестностях Генуи, куда командирован С. И. Мамонтовым, чтобы, прожив вместе с его сыном[152] до времени принятых морских переездов, отправиться морем (Ливорно, Неаполь, Палермо, Мессина, Катания, Пирей, Константинополь) в Россию. Все мое пребывание за границей продлится месяца полтора или два; в конце его думаю побывать у наших в Одессе. Беру с собою целый арсенал художественных инструментов, чтобы запечатлеть это пребывание минимум в двадцати этюдах. Прости, что за хлопотами и спешностью отъезда не простился с тобой. Крепко обнимаю тебя. Вот и я завтра вступаю в тридцать девятую годовщину жизненного странствия. Пиши мне, милая моя: Italia, Sturla, presso Genova. Hotel dei Mille. Vrubel[153].

Горячо любящий тебя Миша

P.S. Этот адрес будет моим на две-три недели.

1894 год. Sturla (presso Genova). Март

Милая моя Нюта, как твое здоровье? Ты мне можешь написать пару словечек – Grece, Athenes, poste restante[154]. Завтра мы отправляемся морем в Неаполь, откуда через Бриндизи в Пирей, Афины, Константинополь, Одессу (где я увижу наших, но остаться мне не придется, потому что я должен сопутствовать Мамонтову до Москвы. Делаю этюды и глубоко огорчен, что не могу увезти всю окружающую красоту в более удачных и более полных художественных воспоминаниях[155].

Крепко обнимаю тебя.

Твой Миша

Можешь написать и Turquil, Constantinople, poste restante[156].

Около 18 апреля буду в Москве.

1896 год. Май. Москва

Прости мне, моя милая Нюта, что так долго оставил тебя в неизвестности о своей судьбе. Твое приглашение попрощаться уже не застало меня в Москве: я был в Нижнем, откуда вернулся только 22-го. Работал и приходил в отчаяние; кроме того, Академия воздвигла на меня настоящую травлю; так что я все время слышал за спиной шиканье. Академическое жюри признало вещи слишком претенциозными для декоративной задачи и предложило их снять. Мин[истр] фин[ансов] выхлопотал высочайшее повеление на новое жюри, не академическое, но граф Толстой и в[еликий] к[нязь] Влад. Алекс, настояли на отмене этого повеления.

Так как в материальном отношении (Мамонтов купил у меня эти вещи за пять тысяч рублей) этот инцидент[157] кончился для меня благополучно, то я и уехал из Нижнего, до сих пор не зная, сняли ли панно или только завесили. Теперь работаю морозовские панно и, вероятно, выберусь за границу к Н[адежде] И [вановне] не раньше конца июня. Свадьба не раньше 30-го. Конечно, из пяти тысяч мне осталось получить только одну тысячу, из которой, получив пятьсот, триста послал Наде и сто – Лиле; и этим я совершенно утешен в моем фиаско. Обнимаю тебя. Обними и поцелуй дорогих папу и маму, Варю и Настю.

Твой брат Миша

Москва. Садовая у Ильи-Пророка д. Арцыбушева.

Папу поблагодари за бумагу, которую я давно уже получил.

1896 год. Среда. Март. Москва

Милая Нюта, спасибо тебе за твое горячее поздравление с предстоящей мне переменой моей судьбы. В пятницу невеста моя – Надежда Ивановна Забела[158] проездом из Рязани (где она гостила у отца) за границу к матери будет в Москве; я думаю, что мне удастся удержать ее дня два-три и мы будем с ней у тебя. Я теперь страшно занят: Морозовские работы[159] и Нижегородская[160]. Только по окончании их, что будет не раньше конца мая, я поеду к невесте за границу, и там мы повенчаемся. Конечно, вытащим Лилю из Милана. Обнимаю тебя, дорогая.

Твой брат Миша

Я живу