Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага - Валерий Могильницкий

Из карточки политзаключенного Л.Н. Гумилева узнаем, что в 1938 году он снова подвергается аресту. И прямо с четвертого курса университета попадает на Беломорканал, затем в Норильск, где опять работает в геологической экспедиции. Кстати, вспоминая то время, Лев Гумилев в своей книге «Конец и вновь начало» («Айрис-пресс», Москва, 2000 год) пишет:

«Вообще, на Нижней Тунгуске место было очень суровое. Тайга — зеленая тюрьма. Летом там ужас, комары, мошка; в сентябре начинаются дожди, а с октября завалы снега. Ужасно тяжело там жить. И я, чтобы облегчить свое положение, пошел добровольцем на фронт. На передовой я был солдатом, и там было гораздо легче, чем в геофизической экспедиции от Норильского комбината».

Из книги мы узнаем, что Лев Николаевич участвовал во взятии Берлина, после Великой Победы вернулся с фронта в родной Ленинград, сдал экстерном в университете все экзамены, получил диплом историка, защитил кандидатскую диссертацию, стал работать научным сотрудником в Музее этнографии. Но после злополучного постановления Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград» его начали преследовать, как и его мать Анну Ахматову. И уже, как мы знаем, в ноябре 1949 года он попадает в Лефортовскую тюрьму. А через 11 месяцев его повезли в Караганду в Карлаг. Позже Гумилев вспоминал:

«Я был уже опытный каторжанин и сказал, что долбать мерзлоту не буду — пусть меня лучше убьют. Но поскольку я никого не предал, у меня в бумагах была особая отметка: только тяжелые работы».

Действительно, в карточке политзаключенного Гумилева есть запись «высокого начальства»: использовать на тяжелых работах. Но вскоре он, попав в пургу на рытье канала, заболел и его положили в больницу.

Во многих публикациях о Льве Гумилеве утверждается, что в Карлаге он завершил свой мировой шедевр — книгу «Древние тюрки». Но это неверно. В Карлаге он завершил свою первую книгу о восточных гуннах — «Хунну». Она была напечатана позже в издательстве «Востокиздат». Конечно, Гумилев в Карлаге продолжал свою работу над книгой «Древние тюрки», начатую еще в декабре 1935 года. Но окончательно завершил ее в Омске в Камышлаге. Об этом он сообщает в предисловии к книге «Конец и вновь начало»:

«Потом меня перевели в Омск, там опять положили в больницу, и я написал книгу „Древние тюрки“. Таким образом, вернулся я из заключения с двумя работами».

Из карточки политзаключенного следует, что Л.Н. Гумилев пробыл в сталинских лагерях в общей сложности около 15 лет. И, пройдя сквозь черный ад застенков органов так называемой безопасности, выжил, больше того — создал свои великолепные книги, став знаменитым ученым. Несмотря на все ужасы Гулага, унижения и оскорбления, он оставался верен своей звезде.

Сам Лев Николаевич Гумилев вспоминает о своей лагерной жизни так:

«Четырнадцать лет просидел на каторге, так что я не кабинетный ученый, а каторжный. Некоторые ученые говорят, что работают как каторжники. Нет, простите, это не каторжный труд, а вольный. Они приходят домой, пьют чай, ездят гулять, а я был за колючей проволокой. А как работал? Думать надо. А иногда мог и писать. Когда начал работу о восточных гуннах, решил, чтобы у меня не отняли рукопись, обратиться к начальству. И начальство сказало:

„Подумаем!“ А так как думать оно не умело, то спросило более высокое начальство, и то сказало: „Гуннов — можно, стихи — нельзя!“

…Мне в лагерь прислали книжки — мама, мой покойный учитель Николай Васильевич Кюнер. Когда вышла книга переводов китайских хроник, где собраны сведения о народах, обитавших в Средней Азии в древнейшие времена, я их проштудировал и знал почти на память. Мама прислала книгу Киселева „Древняя история Южной Сибири“, потом „Древнетюркские надписи“, естественно, я их прочел по-русски и по-тюркски. Конспектировать у меня, конечно, возможности не было, но сидеть возле костра на закромке канавы, болтая ногами и разговаривая с казахами, татарами, узбеками, учить их язык, — такая возможность была…»

Его мать, Анна Андреевна Ахматова, как могла, помогала сыну, поддерживала его морально и материально.

Известен такой факт. Как-то Ахматова стояла в длинной очереди к тюремному окошку, чтобы передать сыну теплые вещи и продукты. Какая-то женщина с синими губами спросила ее:

— Говорят, Вы стихи пишете? А вот об этом Вы могли бы написать?

Ахматова, не задумываясь, громко ответила:

— Напишу.

И она, действительно, написала стихи о своей боли, поруганной материнской любви к сыну, несправедливо осужденному в годы сталинизма.

Семнадцать месяцев кричу,

Зову тебя, домой,

Кидалась в ноги палачу,

Ты сын и ужас мой.

Все перепуталось навек,

И мне не разобрать

Теперь, кто зверь, кто человек

И долго ль казни ждать.

Окрыленный поддержкой матери, Лев Николаевич Гумилев продолжает свой научный поиск в Карлаге. Его поддерживают в этом замечательный предшественник, друг Г.Е. Грум-Гржимайло, прославивший историю народов Центральной Азии, его наставник Н.В. Кюнер, А.Ю. Якубовский, академик В.В. Струве, помогавшие ему в тяжелые лагерные годы.

Когда книга «Древние тюрки» вышла в свет, в своем предисловии «от автора» Лев Николаевич Гумилев выразил благодарность своему учителю М.И. Артамонову, профессорам С.Л. Тихвинскому и СВ. Каланину, рекомендовавшим книгу для печати, а также своим друзьям Л.А. Вознесенскому и Д.Е. Алчибаю, отмерившим вместе с ним заключение в лагерях Караганды и Норильска.

О Карлаге у Льва Николаевича остались самые тягостные впечатления. Он трудился в поселке Шерубай-Нура (ныне город Абай) на разработке богатого угольного месторождения, разных стройках Караганды, был истопником, топографом…

Солагерник Гумилева по абайской отсидке, узник Карлага, бывший телохранитель посла Франции в Китае Николай Иванович Мисливец, которого я разыскал в Караганде, мне рассказывал:

— Вел себя Лев Николаевич Гумилев на стройках города Абая (тогда поселок Шерубай-Нура) мужественно и отважно, всегда выполнял норму на кладке кирпича, штукатурки. Да и в бараке он никогда не нарушал режим, все свободное время отдавая чтению книг. Однажды пьяные уголовники решили устроить еврейский погром. Они посчитали Гумилева за еврея, ибо он сильно картавил. И вот погромщики толпой двинулись на Льва Николаевича, впереди шел уголовник огромного роста с топором в руке. Гумилев не испугался, сам соскочил с нар и сразу выбил топор из рук опешившего бандита, повалил его на пол, закричав: «Вызовите охрану!». Конвой прибыл вовремя, политзаключенные ликовали: всех уголовников отправили в изолятор.

Будучи чистокровным славянином, Лев Николаевич Гумилев охотно дружил с евреями, поддерживая их, а они его. Известна его дружба в Ленинграде с литературоведом Эммой Герштейн. Она не изменила этой дружбе даже тогда, когда Гумилев попал в Карлаг, посылала ему письма, бандероли. Больше того — она сохранила написанную в Карлаге книгу Гумилева о гуннах (хуннах), которую он сумел хитроумно переслать ей обычной почтовой посылкой (а это тридцать самодельных тетрадей!). В письме к Герштейн он признается: