Ф - Даниэль Кельман

В тот вечер мы провели вместе не один час. Ивейн рассказывал о том моменте, когда осознал, что из него никогда не выйдет хорошего художника, а Артур – о своем желании написать книгу, которая будет исключительно посланием одному-единственному человеку, в которой, стало быть, вся художественность будет всего-навсего прикрытием, чтобы никто, кроме адресата, этого не понял – но, как ни парадоксально, именно это и сделает книгу настоящим произведением искусства. На вопрос, в чем заключался бы посыл этой книги, он ответил, что это зависело бы от того, кому она была бы посвящена, а на вопрос, кому же он собирался ее посвятить, – что это как раз зависело бы от посыла. Около полуночи Ивейн поведал о том, как его подозрения в своей нетрадиционной ориентации на девятнадцатом году жизни подтвердились, но не стали для него откровением, не вызвали испуга – однако Эрику он так и не смог открыться, опасаясь, что тот ввиду их сходства начнет заблуждаться в себе. К часу ночи и я был близок к тому, чтобы сознаться, что не верую, но все же решил этого не делать и завел разговор о Карле-Ойгене Иммермане, мальчишке, который на каждом соревновании опережал меня ровно на три секунды и не оставлял ни единого шанса. В половине второго Артур изрек, что приспособился к жизни с чувством вины и раскаяния, как другие живут с отказавшей ногой или хроническими болями в пояснице. Около двух я немного поплакал. В половине третьего мы расстались, пообещав друг другу снова встретиться следующим вечером.

Когда мы на другой день заявились в отель, Артур уже съехал, не оставив ни записки, ни адреса. Еще пару недель я что ни день ждал, что он объявится и все объяснит. Потом перестал.

Подвалы епископского дворца, комната без окон. Дурной запах, никакого кондиционера. Покрытый линолеумом пол, крашеные белой краской стены, потолок, оклеенный звуконепроницаемым пластиком, на стене обязательное распятие. Стол для пинг-понга, настольный футбол, два старых компьютера, две приставки «Плейстейшен» и орава малолеток, прекрасно понимающих, что им нужно всего лишь смириться с присутствием двух священнослужителей – и все это будет безвозмездно предоставлено в их распоряжение. Напитки тоже предоставляются бесплатно. Моя профессия предполагает множество различных обязанностей. Если бы можно было от чего-то отказаться, то я бы выбрал именно участие в собраниях Союза католической молодежи.

Рядом стоит тощий иезуит, отец Таулер, трет глаза и вздыхает.

– Это ненадолго, – сообщаю я.

– Целый час.

– И он тоже пройдет.

– Ты уверен?

– Ну а как иначе.

Он снова вздыхает.

– Кстати, приехал твой друг Финкенштейн.

– Да что ты!

– Он наверху, во дворце. Прямиком из Рима.

Отец Таулер подходит к одному из обтрепанных стульев. Стоит ему сесть, как тут же подбегают две девчушки, подсаживаются к нему и начинают с ним о чем-то тихо говорить. Одна явно взбудоражена, глаза у нее блестят, другая то и дело приобнимает ее за плечи.

Улыбаясь своим мыслям, я подхожу к другому стулу. С меня градом льет пот. Хочется взять чего-нибудь из автомата да выпить. Но это невозможно. Не могу же я здесь пить колу прямо из бутылки, необходимо блюсти остатки достоинства. Будь я худым – не было бы проблем. Но это не мой случай.

Я усаживаюсь и принимаюсь ждать. Может, никому от меня ничего и не понадобится. Двое мальчишек играют в футбол, яростно дергая за рукоятки и с треском пиная туда-сюда мячик. Позади них трое девочек скачут вокруг стола для пинг-понга. Они просто отлично играют – мне почти не видно, как мелькает мячик. Свистят и поскрипывают игровые приставки. Пахнет потом. Одна из девчонок направляется в мою сторону. Я вздрагиваю, но она, к счастью, сворачивает к компьютерам. Самое ужасное – когда девочки приходят ко мне сообщить, что беременны. Я знаю, что отвечать, правила в этом отношении строги, но на самом деле просто не представляю, что делать. С усомнившимися в вере проще. Там можно просто говорить о тайне, даже думать не надо. Увы, сомневаться в вере уже не модно.

Я смежаю веки. Ну надо же, именно Финкенштейн! Наверное, придется пойти поздороваться, он ведь знает, что я здесь, будет странно, если я не объявлюсь. Да и не нужно мне его избегать, нельзя позволять зависти овладеть мной.

Открываю глаза. Кто-то потеребил меня за колено. Передо мной сидит юноша. Я его знаю, он часто сюда приходит, и звать его… Забыл. Была бы у меня хорошая память на имена, авось и запомнил бы. У него уже пробивается бородка, на голове голубая бейсболка с буквами «N» и «Y», правую ноздрю пронзает тонкое колечко. На футболке красуется надпись «bubbletea is not a drink I like»[1]. Джинсы рваные, но это он их уже такими купил. Лицо бледное, может, поэтому бородка и заметна. Смотрит на меня чуть покрасневшими глазами.

– Да? – говорю я.

Кашлянув, он начинает говорить. Я склоняюсь к нему. С трудом разбираю его слова, бормочет он быстро, к тому же вполголоса.

– Минуточку. Помедленней, пожалуйста.

Уставившись на свои кроссовки, он опять прочищает горло, начинает с начала. Постепенно я начинаю понимать: случилась драка, в ней была замешана какая-то бабочка… «Баттерфляй, – то и дело повторяет он, изображая руками нечто вроде крылышек, то так, то эдак. – Баттерфляй».

Бабочка?.. Какая бабочка?.. Я начинаю что-то подозревать.

Ну да, да, говорит он, нож-бабочка. Баттерфляй. Вот так вот раскидывается, вот так вот пыряешь, все очень быстро произошло.

– Минуточку. Поясни.

Вздохнув, он, обливаясь потом, поясняет. Чего-то я не понимаю, но суть улавливаю. Они с двумя приятелями, которых зовут Рон и Карстен, пару суток назад поссорились на ночной дискотеке с парнем, которого тоже зовут Рон; то, что они тезки, – чистая случайность и не имеет никакого значения. Хуже, впрочем, то, что сидящего передо мной – теперь-то я припоминаю – тоже зовут Рон. Так вот, этот Рон, другой Рон и Карстен повздорили с тем Роном по какой-то причине, которой никто из них уже не помнит, может, из-за денег, может, из-за девчонки, а может, и вовсе без причины, в конце концов, ссоры постоянно возникают на пустом месте, но стоит одному поднять на другого руку, и причина теряет всякое значение, роль играет только тот факт, что кто-то кого-то ударил.

– А что это вообще значит, эта надпись на твоей футболке – «bubbletea is not a drink I like»?

Рон смотрит на меня в растерянности – видно, он никогда об этом не задумывался.

– Не важно, – отмахиваюсь я. – Продолжай.

Он заходится в кашле, трет глаза. Ну так вот, он, Рон и Карстен только что встретили тут на улице того Рона, который ударил Рона на дискотеке.

– Вот так случайность!

Вообще-то никакая это не случайность, отвечает он, учитывая, что после обеда они частенько прогуливаются по этой улице, да и Рон почти каждый день после обеда прогуливается по этой улице, но все же они не могли предвидеть, что встретятся, и Рон, по всей видимости, тоже, иначе было бы откровенно глупо с его стороны заявляться именно сейчас и разгуливать в одиночку. Ну они его и отметелили, не самым, конечно, жестоким образом, но все же как следует, основательно.