Спящая красавица - Дмитрий Бортников

Я стоял, сосредоточенно присосавшись к вене, а она подходила. Так и осталось в памяти. Вкус своей крови во рту и мать медленно-медленно, крадучись подходит.

Так странно, она как будто испуганно подходила. Она будто боялась, что вот я попробую крови... И она увидела, заметила, что я ее попробовал.

В моей крови чего-то не хватало. Чего-то там не было. Соли? Перца? Может быть... Не знаю.

Это было похоже на мои ночи в аптеке. Мать часто брала меня с собой. В ночную. Я спал там. Прямо в аптеке. Среди белых шкафов с лекарствами. Пузырьки... Смеси... Запахи. Да. Запах лекарств и хлорки... Он приводил меня в возбуждение. Необъяснимая тревога! Предчувствие! Только потом я осознал, что это было. Аптека и смерть были связаны. Именно запах. Хлорка. Тихий далекий запах вымытых полов. Искусственный свет. Он горел всегда. Он здесь никогда не выключался.

Я ложился на кушетку. Лежать здесь часами... Я так любил... В ожидании матери. На узкой кушетке. Лицом вверх, с открытыми глазами. Руки на груди. Их некуда было девать. Так узка была кушетка. Я складывал их на груди. Как кубики. Как дом из кубиков.

Простыня. Она всегда сползала. Малейшее движение и все. Пошла... Не двигаясь, притаившись, я лежал в этом свете. В этом странном свете. «Нет... если устал по-настоящему, — говорила мать, — он не мешает спать... »

Правда. Ей никогда не мешал. Они все здесь были усталые. Может, от близости к лекарствам? К больным? Не знаю. Они все так привыкли к смерти... Были с ней так близки. Так знакомы... Боль. Жалобы. Тоска. Да. Много тоски. Спины уходящих.

Да, так все и было. Смерть и аптека были для меня одним. Я хотел здесь остаться! Стать невидимым и остаться. Без слов. Да. Остаться здесь. Надолго. Навсегда. Лежать... Сложив руки. Закрыть глаза. Никогда ни о чем не думать. Никогда ничего не видеть. Только запах. Только это! Все белое. Да. Вокруг — все белое. Я чуть не плакал от одной мысли, что завтра выйду отсюда! И в школу! Завтра надо вставать! Здороваться! Говорить! Слушать! Смотреть! И все записывать! Все! Все!..

Мать приказывала мне не двигаться. Лежать и не двигаться. Не вставать. Ничего не трогать. Ничего! Ни там, ни здесь! Нигде! Ни одного движения! Не ворочаться! Не чесаться! Не водить глазами! Не пялиться по сторонам!

Я лежал и ждал ее шагов. Только потрескивание ламп. Ни шороха. Потрескивание ламп, а потом звон в ушах. Шум тишины. В эти маленькие минуты я становился единым со всем, что происходило в этом доме. В эти маленькие минуты... Они были такие крошечные! Новорожденный крысенок в них бы не повернулся!

Но иногда... Я так думаю. В них уместилась вся моя жизнь. Вся. Полностью. Не надо было ничего поправлять! Ничего не выглядывало... Ни кусочка, ни краешка! Она вся там уместилась... Да. Вся.

Мне чудилось, я слышу шаги матери! Да! Но это были шаги сна. Он приходил со спины. Я не мог пошевелиться. И он забирал меня... На руки... Поднимал на руки. Это была мать. Она послала его. Это был ее мир. Ее земля...

Она уносила меня в свой дом. В дом сна. И что? Ничего. После этого я ничего не помнил. Абсолютно. И потом — уже все...

***

Они так страдали... Так мучились. Люди мучают себя и друг друга. Только звери свободны от наслаждения болью.

Старые псы. Я помню их, понурых, едва переставляющих лапы... Они брели.

«Не подходи! Стой. Оставь их в покое. — Дядя хватал меня за рукав. — Они ищут место... там... На горе. Они туда идут умирать».

Мы с ним замерли. Никогда, ни до, ни после я не видел, как звери уходят умирать. Никогда, ни до, ни после. Дядя меня поймал за шиворот. Еще бы минута, и я бы пошел за ними. Как лунатик за луной по подоконнику...

Что там происходило, на горе? Я долго потом думал об этих псах, уходящих все выше и выше. По горе. Все выше и выше... К небу.

Думаю, они не мучились. А вот коты, извивающиеся коты в анатомичке... Это было что-то! Нас возили на экскурсию в медучилище.

«Вне конкурса! Вы пройдете вне конкурса! Нужно отработать летом здесь! У нас. В лаборатории — и все». Мужик с усами нам приветливо улыбался. Если хочешь, чтоб к тебе сразу возникло недоверие, — учись приветливо улыбаться. Еще бы, конечно вне конкурса! Да кого заманишь в эту пыточную камеру?! По крайней мере надо продержать час или два, чтоб привыкли! Да надо было нас просто связать по рукам и ногам и свалить всех в кучу! Мы бы через часок привыкли и к вони, и к мучениям полумертвых, запутавшихся в трубках котов! А крысы?

Восхитительные, белые, они, прижав лапки к животу, застыли в летаргии. Коты в левом ряду, а крысы в правом.

Мы были очередная порция идиотов.

«Давайте! Вперед! У кого не дрожат руки? Ну-ну, смелее! Подходите! Ближе. Встаньте полукругом, так виднее будет. Да она не кусается! Во-о-от... Хорошо... У этой цирроз печени. А этой мы привили рак легких... »

«Ебаный в рот! И кто все это будет расхлебывать?!»

Абдулка вытаращился на этих котов, будто они его сожрут сейчас. Он сделал шаг, еще и еще. И тут они, наверное, струхнули, у Абдулки рожа еще та! Во сне увидишь — не проснешься! Или он их пощекотил незаметно как-нибудь! Или это был трюк! По крайней мере, они все очнулись! Вся шеренга котов заорала. Как по команде! Это был хор!

Распятые, с распахнутыми животами, с выбритыми пахами! Они так мяукали, что девчонок наших рвало через одну! Они рыдали! Даже те, кто своих цепных псов лупил табуреткой! Может, именно эти громче всех и надрывались! Девки готовы были встать на колени перед этими беднягами! Их было не оттащить! Дай им встать на колени и все тут! Черт, это были плакальщицы еще те! Они, уверен, далеко пойдут!

Зрелище это было! Мы с пацанами со смеху покатывались! Кто мог, конечно.

Ну, сразу на такой театр набежали белые халаты и давай котов опять усыплять. Наконец они уснули с грехом пополам. Нам ватки раздали с нашатырем и говорят: давайте, к носу, только не сильно! Девчонки как повскакали! И головами мотают. Как после кошмара. Потом — все без сучка без задоринки. Никто не просыпался. Те, кто должны спать, — спали. Да и девчонки потом, в конце, когда нам про уколы объясняли, тоже зевали без остановки. Одна зевнет, и вся банда рты разевает, потом и мы заразились.

В конце концов, все крутится вокруг человека. Пуп земли. А зверей так и оставляют подыхать. Это в лучшем случае! А то еще начнут лечить!

Надо было всех этих котов развязать! Пусть уходят на свою гору. Я представил себе эту процессию. Это шествие полумертвых от мучений котов с распоротыми животами, мяукающих, орущих...

Когда снова я смотрел на них спящих, я чувствовал их ужас, их уснувший ужас, и я был спокоен. Они мне даже не снились потом. Как будто бы я знал, что так нужно. Что так теперь положено.

Ни я, никто другой не знал языка их страданий. Никто. Может быть, хотя бы они сами понимают друг друга...

Я был иностранец в этой звериной стране. В этом мире спящих котов. И я не нуждался в их мучениях. Нет. Это был чужой ад. Чужой и очень близкий.