Аптека Пеля - Вера Вьюга

он не заметил когда, но тут вдруг нарисовался свистун-коробейник. Придерживая свой маскировочный ящик за спиной, шпик сбежал по лестнице, выскочил за ворота церкви, перебежал улицу и пристроился в очередь к тележке, на которой был установлен непонятный агрегат с трубой и двумя металлическими цилиндрами. Дощатая вывеска, закрепленная над ним, разъясняла безграмотным обитателям Галерной гавани, что городская санитарная комиссия раздает тут бесплатно воду для питья и чай с сахаром. Взопревшие мужики в линялых рубахах охотно глотали дармовой кипяток из белых фаянсовых кружек, рукавом утирая со лбов проступившую испарину. Дама в пенсне налила шпику бурую жидкость, и он отошел в сторонку, неторопливо прихлебывая и не сводя глаз с церковного крыльца.

Кипяток хлестал в кружки, бойко вырываясь из медного краника. Санек глядел на пьющих с завистью, не понятно зачем подсчитывая глотки. Во рту пересохло. Слизнув кончиком языка соль из-под носа, он сунул указательный палец в струю, но чуда не случилось — вода не была мокрой, горячей или холодной, она, как и все остальное, была фантомом. И такая вдруг взяла его тоска, хоть беги к Неве и топись. Вот уже где нахлебаешься вдоволь.

«Да когда же обратно?! Когда?!» — сжав кулаки и запрокинув голову, орал он в небо и то вдруг ответило далеким глухим ворчанием. Санек обернулся на гул, что почудился за спиной — брюхатые тучи ползли на город с залива, обещая не призрачную грозу.

И он ее слышал!

За радостью, сбившей дыхание и рвущейся в мир с гортанными звуками, он едва не упустил коробейника. Его пурпурный рукав мелькнул в серой толпе. Как ипподромная лошадь, сыскарь нетерпеливо вытанцовывал, ожидая, когда можно будет рвануть за большим призом, и не обнаружить себя.

А «приз» уже спешил к воротам храма, вот только лубяной коробок, с которым резидент заходил в церковь исчез. Санек сразу это заметил и теперь гадал — куда бы тот мог подеваться. Не у попа же, в самом деле, оставил, сагитировав служителя культа за советскую власть. Откуда ему было знать, что иной честолюбивый поп и сам силен учинить революцию — школьную историю Чепухин прогуливал с не меньшим удовольствием, чем химию.

Одинокий трамвай развернулся по металлической петле и на малом ходу подполз к остановке. Тут он подбирал всех желающих прокатиться за пятак до Биржи. Но босяки не пользовались электрическими машинами, предпочитая пылить по старинке, а на жалкую медь купить хлеба или пропустить пару чарок в ближайшем шалмане.

Энергично размахивая правой рукой, резидент двигался вдоль церковной ограды, левая, спрятанная в карман была неестественно напряжена, будто сжимала зловещий предмет, который мог пойти в ход в любую минуту. Трамвай догнал человека и, набирая обороты, устремился вперед. Но в последний момент, видно что-то заподозрив, бомбист рванул за уходящим составом, включив какую-то запредельную скорость. На бегу вскочил на площадку и тут же скрылся в вагоне.

«Кино и немцы, — огорчился Санек, глядя на растерянное, раскрасневшееся от горячего чая лицо филёра. — Разве это шпион, какая-то простокваша, а не секретный агент».

Тот будто устыдился, дернул к пролетке, ожидавшей возле церкви, растолкал извозчика и погнал за трамваем.

Саня был уверен, что бомбист его засек и потому оторвался. «Реальный придурок, этот шпик, чисто стажер в офисе мобильной связи. Еще и рубаху красную нацепил, чтобы издалека видели — я дурко!» С такими мыслями он брел посреди дороги, где не нужно было шарахаться от людей, не видевших его и потому норовивших идти напролом и сквозь. Что, впрочем, у всех легко получалось.

Тучи тоже не спешили. Они по-прежнему ползли, молча, больше не подавая тревожных сигналов. Единственный звук в другом Питере, с которым Саня уже смирился, был противный звон в левом ухе. Иногда он затихал совсем, и это было нестерпимо. Тишина казалась оглушительней, чем рев турбин самолета.

Проклиная бекешу, лежавшую у него на плечах тяжелым бессмысленным грузом, он все же тащил ее на себе, благодарный деду Артюхину, за участие и заботу. Даже не верилось, что еще ночью Санька трясло от холода и эта ненавистная шкура, была милее всего на свете. Вот так и с барышней Серёдкиной, внезапно сошедшей в его пустую жизнь душистым ангелом, а по факту оказавшейся подружкой террориста. Мысль эта Сане не нравилась, и он старался гнать ее подальше, лелея надежду, что Лампушка не в курсе, чем промышляет ее приятель.

Редкие прохожие не цепляли взгляда, все они были какими-то одинаково серыми, что мужики, что бабы. И девушка, что спешила куда-то в одном направлении с Саней, скорей всего осталась бы им не замеченной, но в руке у той покачивалась лубяная коробка точь-в-точь, как у резидента.

Такой поворот событий взбодрил его, впрыснул адреналина. Оживленный, он пристроился к девушке, пытаясь не отставать, принял ее темп, деловой и целеустремленный. И даже несколько раз обогнав, заглянул в узкое длинное лицо с плотно сжатыми губами, украшенное приплюснутым носом и глазами спокойными и пронзительными, как выстрел. Девушка была печально некрасива, такие, обычно, за не имением мужского интереса к ним, отдаются полностью революционной борьбе. Порывистая, та почти бежала. Саня едва поспевал. Шлепать босыми ногами по раскаленным булыжникам, малоприятное занятие. Ноги то и дело соскальзывали, норовя подвернуться, но ему было жутко интересно, что ж там, в коробочке у красной шапочки. Кому она несет «пирожки».

Когда они подходили к Седьмой, ветер сорвал с лысой головы господина, переходившего проспект, соломенную шляпу, он припустил за ней, но та не давалась, катилась колесом, подпрыгивала, пыталась взлететь. Женские подолы вздымались порывами вдруг налетевшего ветра. Извозчики на колясках растягивали кожаные гармошки крыш, пряча под ними пассажиров, и гнали, гнали кобыл, чтоб успеть до светопреставления доставить господ куда надо.

Дождь, долгожданный ливень хлестал изо всех сил, бил по брусчатке, раскачивал липы и дощатые вывески, как в немом кино. Санек остановился, закинул голову и открыл рот. Там наверху вовсю искрило небесное электричество, клубились черные тучи, нагоняя темноты и жути. Дождь лил стеной, но в рот попало не больше столовой ложки. Но и этой кошачьей дозе Санек был рад. Он утирал лицо и хохотал в себе раскатисто и страшно, обнажая крепкие белые зубы молодого зверя.

Тем временем, мокрая, как утопленница девушка, пересекла проспект и скрылась в Андреевском соборе. Наслаждаясь стихией, Саня чуть не упустил ее из виду, но в последний момент заметил и побежал следом. С разбегу пролетев три невысоких, не доходившие до колен ступени, он оказался в почти пустынной церкви.

Оглушительная тишина, изводившая снаружи,