Дом для Одиссея - Вера Колочкова

Рейчел молча слушала, не перебивая, грустно улыбалась и даже слегка покачивала головой в такт словам. Когда же Лиза, задохнувшись, будто совсем заплюхавшись в своей торопливой сумбурной речи, замолчала, американка протянула к ней руку, положила свою теплую мягкую ладонь ей на плечо и произнесла тихо и уверенно:

– Ты знаешь, я поняла, в чем заключается твоя ошибка. И я сейчас объясню.

– Ну так в чем? – нетерпеливо-страдальчески проговорила Лиза с некоторым надрывом в голосе.

– А в том, что ты пытаешься материнству придать логическую, материальную оболочку и к нему как-то еще и прицениться. Есть очень немногие, кстати, вещи, и материнство в том числе, которые ни одной логике-материализации не поддаются. Хотя, казалось бы, материальный-то результат материнства как раз и виден. А вот и нет! Ошибка в том, что мы порой собственного ребенка принимаем за свой результат. Даем таким образом оценку своему материнству – хорошую или плохую, в зависимости от поведения малыша. Или от красоты. Или от ума. Или от других его качеств. Ведь таким образом, знаешь, многие человеческие ощущения можно материализовать и дать им какую-то цену – чувство собственного достоинства, например. С этим как раз все понятно. А вот материнство материализовать нельзя.

– Хм… А мне как раз и непонятно. Как это можно материализовать чувство собственного достоинства?

– Да очень просто! Вот скажи, где ты себе косметику покупаешь? Ведь наверняка в дорогих гламурных магазинах? И платишь бешеные деньги за ту же помаду, например, которая, в сущности, является всего лишь кусочком химического вещества в пластмассовом обрамлении. А скажи, на обычном уличном лотке ты эту же самую помаду, которая в гламурном магазине стоит двести долларов, купила бы? Точно такую? Да никогда! Ты возьмешь ее именно там, в магазине, заплатишь, по сути, десять долларов за помаду, а остальные девяносто – за ощущение собственного достоинства. За то, что ты, так сказать, причастна-приобщена, что достойна делать покупки только в дорогих магазинах! Вот и цена твоему достоинству – девяносто долларов. А материнство – его не «сгламурируешь» никогда и никаким образом и цены ему не дашь! Ты же все время пытаешься это сделать, приспособить его пытаешься, как тюбик помады.

– То есть хочешь сказать, что материнство – это не само по себе рождение ребенка или его, к примеру, усыновление? Не конкретный результат? Это что-то другое, да?

– Ну да. Это, Лиз, голос твоей души, твоего сердца. Его просто услышать надо и следовать за ним, а не наворачивать вокруг него материальных табличек-ценников. Вот ты спрашивала, почему я захотела именно Дэна усыновить. А я не знаю, почему! Это надо у сердца моего спросить. Оно, мое сердце, могло привести меня и к камбоджийскому какому-нибудь ребенку, например, или к такому же больному – или здоровому, какая разница! – африканскому. У материнства нет национальности! И цены тоже нет.

– И мое сердце способно ребенка выбрать?

– Способно, конечно. Любое способно. И файл, как ты говоришь, материнский, у тебя не пустой. Просто железной дверью пока закрытый. Ты дверь-то душевно-сердечную открой пошире, вот и тебя твой ребенок бояться не будет, сам придет.

– А сейчас, выходит, боится?

– Конечно! Сейчас, что бы ты ни делала, он ни за что не придет. Он действительно боится, что ты будешь его прилагать к собственной успешности как недостающий для полноценного женского образа атрибут. Кому ж охота расти не человеком, а всего лишь показателем твоего окончательного женского совершенства? Но я думаю, что материнство твое обязательно состоится и файл откроется.

– Почему ты так думаешь? – с надеждой потянулась к ней Лиза.

– Да потому, что ты сама перед собой честна. Ты понимаешь и совершенно откровенно проговариваешь свою проблему, что не любишь и не хочешь детей. А другие не понимают и врут сами себе, что хотят быть матерями и отцами. Им просто так нужно, и все тут. И отдайте то, что по жизненной программе успешности-состоятельности положено! Чтоб ущербным не прослыть, не дай бог. У нас тоже таких людей – подавляющее большинство.

– Да, я помню, была у меня одна такая клиентка, – задумчиво произнесла Лиза. – Она в молодости родила ребенка и в роддоме его оставила. За себя испугалась. Да и сердце тогда ничего такого не подсказало. А через двадцать лет опомнилась, да как! Разыскала его в другой семье, у усыновителей, потребовала через суд проведения биологической экспертизы. Любые деньги готова была платить, чтоб вернуть себе дитя. Ох и намаялась я тогда с ней! Никаких законных доводов она слушать не желала. Подай ей родного ребенка, и все тут. Преподнеси на блюдечке.

– Вот ты сама и ответила на все свои вопросы! У твоей клиентки, как видно, файл материнский в сорок лет только открылся. Что ж, бывает. У всякой женщины по-разному. У меня, например, уже к шестнадцати годам это произошло. Представляешь, я в свои шестнадцать уже осознанно хотела ребенка! Не куклу, а ребенка, то есть живую душу, человека, которого нужно любить и уважать. А в восемнадцать уже родила старшего сына – Майкла. Ему сейчас пятнадцать. Потом была Мэрилин, потом Салли, потом Джессика… А три года назад родила пятого ребенка. Сына, Томаса. Привезли мы его с Дейлом домой, суетились вокруг в привычной семейной радости – в общем, все как всегда было. А вечером меня вдруг что-то пронзило, знаешь. Я поначалу и не поняла даже, что это. Как обычно, прошла по детским спальням, перецеловала всех на ночь и стою в коридоре потерянно – такое ощущение было, будто еще куда-то не зашла. Как будто ждет меня еще кто-то с этим вот ритуальным вечерним поцелуем. Или зовет. На сердце вдруг так тревожно стало! Меня где-то ребенок ждет, а я не иду. Потом Томас проснулся, заплакал. Я пошла его кормить и совершенно четко опять услышала, как к его здоровому, требующему материнского молока зову примешивается параллельно слабенький такой, будто мяукающий крик другого голодного ребенка. Это Дэн меня звал.

– Понятно. Только объясни тогда, почему твой Дэн сразу к тебе не пришел? Почему он пришел к такой женщине – потерявшейся в жизни, больной сифилисом, конченой русской алкоголичке-проститутке? Которая его и один раз даже кормить не захотела – взяла и смылась из роддома? Зачем он выбрал себе такую мать?

– А он не ее выбирал, а меня. Теперь я это совершенно точно знаю. Он меня позвал – и я пришла, чтоб стать его матерью. Неважно, через какую мать придет твой ребенок.

– Даже через суррогатную, например?

– Ну да. Может, и так. А может, и через другую. Пути господни неисповедимы. Лишь бы сердце твое ребенка позвало! А твое позовет. Непременно. Я почему-то верю в тебя.

– Спасибо.

– За что?

– За то, что веришь. И за разговор. Мне, знаешь, гораздо на душе легче стало. Я, конечно, мало что поняла и приняла для себя из этого нашего разговора, но хотя бы поступок мужа теперь как-то для себя объяснить могу. Наверное, он тоже что-то такое знает, чего я не знаю. И вообще, ты, случайно, не психоаналитик по профессии, а? Уж больно как-то складно про все это рассказываешь!