Трон императора. История Четвертого крестового похода - Николь Галланд

— А объяснение таково, что за несколько веков до этого ваш народ точно так же поступил с нами, христианами! — взорвался Конрад.

— Ну да, око за око, я уже слышала, — сказала Джамиля. — Разумеется, это иудейская доктрина, и в первоначальном контексте она означала нечто совсем другое. Однако как интересно: вы подражаете иудеям, даже когда стремитесь стереть с лица земли их нацию. Хотя, конечно, Павел никогда не цитирует Библию в иудейских переводах — только в греческих. Лично я, прочитав его послание, думаю, что он был язычником, который захотел распространить свои языческие верования с помощью иудаизма.

— Языческие верования? — ошеломленно повторил Конрад.

— Языческое верование, — исправилась она. — По сути, римское верование. Понятие о боге-человеке и его жертвенной смерти. На самом деле это, разумеется, Вакх, которому поклонялись римские язычники, угнетавшие иудеев. Вера вовсе не является исполнением какого-либо иудейского закона, как говорил Павел. Никто до Павла не рассматривал Иисуса в такой языческой манере — включая самого Иисуса, ведь он был хорошим раввином. Он вовсе не заявлял, что умирает во искупление чьих-то грехов. Иначе всем его последователям такая смерть показалась бы бессмысленной или, что еще хуже, еретической.

— Иисус не был простым раввином! — разгневался Конрад. — Он изменил мир новым словом и новой мыслью…

— Что там было нового? — спросила принцесса. — Возлюби ближнего, как самого себя? Это был основной постулат фарисейской мысли.[14] Суббота для человека, а не человек для субботы? Это записано в фарисейских законах. Как и вера в воскрешение мертвого. Как и притча о верблюде, проходящем сквозь игольное ушко. Ваш Иисус был отличным иудеем и, если судить по его учению, отличным фарисеем…

— Иисус Христос не был фарисеем! — прошипел Конрад.

Принцесса даже бровью не повела.

— …а ваш Павел был обычным политическим предателем, снюхавшимся с римскими тиранами. Он добивался прекрасных результатов во всех своих начинаниях, что возвращает нас к вашей бойне: вы продолжаете истреблять людей, хотя никакого толку от этого больше нет. Теперь, разумеется, всем очевидно, что вы так поступаете в основном из-за алчности…

— Неправда! — Грегор вновь вступил в перепалку, когда она перешла на тот уровень, где он мог что-то понять. — Большинство людей, отправляющихся в поход, возвращаются из него беднее прежнего. И они знают, что так будет, еще до начала похода. Мы делаем это, чтобы укрепить нашу веру.

— Убийство людей укрепляет вашу веру? — ошеломленно спросила Джамиля. — Не помню, чтобы Иисус предполагал нечто подобное. — Она повернулась к Конраду. — А вы помните?

— Паломничество укрепляет нашу веру, — пояснил Грегор снисходительным тоном старшего брата, который я уже не раз слышал. — Мы убиваем только тех, кто может нам помешать.

Она посмотрела на него, как на ребенка, разочаровавшего ее своим поведением.

— Во-первых, ваши первоотцы церкви высмеивали навязчивую идею отправляться в святые места, ибо для истинно верующего Бог повсюду. Кроме того, когда Салах-ад-дин[15] завоевал Иерусалим… по-вашему Саладин, — уточнила она, увидев недоумение на лицах слушателей, — он позволил вам совершать паломничества, а вы все равно продолжали нас убивать. Так что дело тут вовсе не в доступе к святым местам. Вы лицемерите. Не желаю выслушивать ложь. Беседа окончена.

Принцесса повернулась и пошла прочь, осторожно обходя полусонных женщин и прикрепленные к палубе деревянные сундуки. Потом она скрылась в люке. Мы все смотрели ей вслед. Грегор, подающий надежды рыцарь, выглядел так, будто получил пощечину. Конрад был просто смущен.

— Да, с ней придется много повозиться… — наконец произнес епископ.

— У вас не будет такой возможности, если только в моих силах помешать этому, — перебил его я и перевел взгляд на незнакомца с тенорком, который отпустил комментарий насчет Хильдегарды Бингенской. — Кто вы такой? Вы что, тоже пытаетесь предъявить на нее права? — После этого я прошептал Грегору: — А обещание спрятать ее где-нибудь до возвращения Бонифация? — Затем я предостерегающе погрозил вельможе и сказал: — Эй, вы даже пальцем ее не коснетесь!

Тот хмуро посмотрел на меня.

— Я барон Симон де Монфор, — торжественно представился он по-французски, явно предполагая, что одно только имя произведет на меня впечатление. Не произвело. — Я пришел на этот корабль, чтобы поговорить с тобой, а не с твоей мусульманкой.

Он властно махнул Грегору и Конраду, и те, покорные как овечки, сразу отошли подальше, чтобы нас не слышать; за ними резво поскакали слуги Конрада.

Симон держался величественно, напоминая мне Бонифация, хотя у последнего это получалось лучше. Он жестом велел мне приблизиться к канатной бухте. Я не послушался. Поэтому мы так и говорили на расстоянии.

— Я разместился на «Иннокентии». Брат Грегора, Отто, рассказывает про тебя совершенно удивительные истории, которые случились вчера.

Так я узнал от Симона де Монфора о нанятых мною бандитах и прочие подробности нашего невероятного, пусть и выдуманного, нападения на Отто. Рассказ меня позабавил и даже поднял в моих глазах этого молодого простофилю-германца.

— А этим утром, еще до мессы, — продолжал Симон, — я услышал, что ты вернулся на корабль по собственной воле. Весьма неожиданный поступок. Меня также поразил интерес, который проявляет к тебе Грегор.

— Он не взаимен, — заверил я барона. — Не имею никаких нечестивых планов насчет него.

— Твои планы никого не волнуют, — сказал Симон.

Даже не стараясь скрыть, как его раздражает то, что я не подошел поближе, он неторопливо обошел вокруг канатной бухты и уселся на нее с другой стороны. Чтобы как-то оправдать это передвижение, он на секунду прикрыл веки и, казалось, просто наслаждался утренним солнцем. Потом барон снова жестом призвал меня подойти поближе, и, хотя я не тронулся с места, он понизил голос, словно добился своего:

— Опасность заключается в том, маленький еретик, что людей может увести в сторону даже тот, кто вовсе не намеревался никуда их уводить. Дьявол или его поборники, возможно, используют тебя, чтобы добраться до Грегора, а ты об этом даже не подозреваешь. — Симон внезапно еще больше понизил голос: — Он один из самых важных рыцарей в войске. Не только как воин, не только как зять Бонифация, но как истинно верующий. Грегор обладает способностью воздействовать на людей. Видел бы ты, с каким восторгом его встречают на состязаниях.

— Я знаю, мне все время приходится об этом петь.