Мировая история в легендах и мифах - Карина Кокрэлл

— Но их знаменитые колесницы…

— Ха! Хороши только там, где они могут разогнаться во весь опор. Иначе они — стрелы, выпущенные ребенком из плохо натянутого лука! Единственное, о чем жалею, — уже не удастся увидеть всю Парфию римской провинцией! Все бы за это отдал! Это еще раз подтвердило бы правоту моих мыслей!

— А как же великая Эллада? Там ведь каждый крикливый торговец считал, да и считает себя правителем. И вот нет Эллады, а есть нищая Ахайя, а ее народ выродился в пиратов и попрошаек, остались только кичливость, задиристость и память о былой славе.

— А! Хороший вопрос. У греков был хаос, а не настоящая демократия, как у нас, в Риме. Это очень важно — не путать одно с другим и не называть этим словом просто безвластие и отсутствие порядка.

Цезарь решил не перебивать и выслушать Суллу. Да, он добирался сюда не зря. Он до дрожи, до мурашек на коже сознавал, что сейчас — самый важный разговор в его жизни.

— Ты или поймешь меня, плохо подпоясанный юнец, или никогда не сумеешь стать хорошим диктатором, Гай Юлий, — снова засмеялся Сулла.

— И в чем, по-твоему, отличие плохого от хорошего? И есть ли оно? — спросил Цезарь неожиданно серьезно.

— А, ну слушай. И учись… — Сулла подался к Цезарю и понизил голос, как заговорщик: — Это очень просто. Хороший диктатор — это тот, кто делает свое дело не для истории или любви своего народа. Плевать! — Сулла сделал толстыми губами брезгливую гримасу. — Это тот, кто, наведя порядок и расправившись со всеми своими врагами так бесповоротно, чтобы и помыслов ни у кого не было к сопротивлению, может отдать власть, плюнуть на нее, бросить и просто сидеть в своем поместье, есть устриц, бросать в море яблоки, пить вино. И если все это сделано именно так, если все сделано правильно, то и без него улицы не потекут кровью. Порядок продолжится…

Цезарь выплеснул из давно налитой чаши мошку и тоже сделал большой глоток. Вино было слишком крепким и неразбавленным. И Гай Юлий нервно, пожалуй, слишком резко сказал:

— Сенат — это бехребетное и бесформенное сборище честолюбцев, которые только и способны, что на интриги и словесное рукоблудие. Только и умеют, что болтать по несколько клепсидр[66] в день и вносить сложность и смуту в простые вещи. Если бы такое творилось в армии, мы не выиграли бы ни одного сражения! Должен быть ведущий и ведомые. Сенат не может иметь самостоятельной власти. Она должна принадлежать одному. Почему самое простое так непонятно?

— А я думал, ты умнее, мальчик Юлий, — протянул Сулла разочарованно и шумно высосал устрицу. — Да, все это так, но — на первый взгляд. Как раз Сенат удивительным образом и делает Рим Великим Римом. Его мятежная, вероломная, грязная толпа — и та, что на улицах в тряпье, и та, что в Сенате в тогах, — имеет одно свойство: она не способна на абсолютную покорность. Я и сам не сразу это понял. А почему? Потому что эта толпа привыкла выбирать, она — требует выбора. Ты слышишь меня, Гай Юлий? Это и сделало нас теми, что мы есть, и это отличает римлянина, повелителя мира, от бессловесного стада парфян или египтян.

Он замолчал.

— Выбор! — отозвался Цезарь. — А если этот выбор — между плохим и еще худшим?

— Это уже не играет роли. Дело — в самом принципе. Выбор отличает свободного от раба. Это не громкие слова, это — здравый смысл. Мы — повелители мира. И не потому, что мы — какой-то избранный богами народ. Просто у нас есть две вещи, которые необходимы народу — повелителю мира, две вещи: гордость за свою страну и собственное достоинство. Без этого люди — рабы. И повелевать миром у них не получится никогда, даже если они и неплохие вояки, и им даже удастся ненадолго завоевать какие-то территории. Рабы способны только на бунт.

— И у тех, кого ты объявил вне закона, за кем гналась толпа убийц по твоим проскрипциям, кто скрывался от тебя по провинциям, за границей, кого ты все равно настигал и разрывал на части, не щадя даже их семьи, у них тоже был выбор! — Каждое слово Цезаря, казалось, истекало сейчас ненавистью.

— Да, у них был выбор. Принять удар и умереть с честью. Либо — выдавать своих близких за два таланта серебра. Или выдавать своих сообщников в обмен на свою предательскую жизнь. Или — не выдавать. Или бежать и скрываться на пиратских островах. Видишь, сколько я дал им вариантов!

Цезарю очень хотелось ударить Суллу.

Дети весело махали отцу из воды. Он помахал им в ответ, лицо его просветлело. Раб налил ему еще вина и подал сыру и фруктов.

— A pomerium, Священная борозда?! — воскликнул Цезарь, словно внезапно вспомнив. — Как у тебя хвалило святотатства нарушить границу Рима, войти в город с воооруженным легионом!

— А, гнев богов! Все правила о том, что священно, а что нет, придумали когда-то люди. Те правила, которые придуманы так давно, что все уже забыли, когда и почему, называют священными. Вот и всё. Правда, я поздновато это понял. Но как же кстати оказалась та молния, что ударила в храм Юпитера! Может быть, старик Юпитер и вправду был на моей стороне… Ну, и еще я, конечно, обещал легионерам хорошую добычу и почести. И самые умные все сразу поняли. Запомни: для армии этих двух вещей — священного повода и монет — обычно достаточно, чтобы выступить против кого угодно. Мои легионы тоже сделали свой выбор… Или думали, что делают свой выбор, — медленно произнося каждое слово, завершил Сулла

— О, как ты мудр сейчас, Сулла, как спокоен! А было время — ты мстил и… бросался на всех… как… бешеная собака.

Сулла внимательно уставился на Цезаря. Его тяжелым, навыкате глазам вдруг на мгновение вернулся тот жутковатый магнетизм. По спине у Гая Юлия, несмотря на жару, пробежал холодок — как тогда, во время их первой встречи.

— Я мстил своим врагам, — заговорил Сулла, — и не жалею об этом. Я жалею о другом. Признаюсь тебе, было время, — я изо всех сил пытался сломать хребет Риму. Старался сделать его испуганным стадом. Зря тратил время…

— Нет, ты преуспел! Тобой в Риме все еще пугают детей.

— Нет, ничего я не добился! Может быть, я понял всю бесплодность своих попыток, когда встретился с одним бессильным, но наглым юнцом с пушком на губе, который должен был бы наложить в штаны от страха, а он посмел не повиноваться и иронизировать? Может быть… Помню и кое-что еще… — Сулла помолчал. — Я сказал тебе неправду. Я помиловал не только тебя. Был еще один человек. Я даже не знаю его имени. Какой-то богатый купец. Взяв Рим, я расквартировался в его доме у самой городской стены. Большой был дом. Удобный для постоя. Мои солдаты казнили в его дворе и на улицах сторонников Мария и Цинны.

— Резали, громили и насиловали своих же римлян, как варвары…

Сулла не обратил на эти слова внимания.

— Так вот, я дал купцу слово, что ему и его семье за мой постой будет сохранена жизнь, ему нужно только не выходить пока на улицу, пересидеть в доме… эти казни.