Правда фронтового разведчика - Татьяна Алексеева-Бескина

Разведка — это тихая атака, длительная, выматывающая нервы, сжимающая человека в пружину не на минуты, как в обычном бою. а на часы, сутки, что далеко не все способны выдержать. Да и атака-то не всегда тихая: обнаружат, накроют огнем так. что и свет белый в копеечку станет. В разведке быть храбрым — еще не самое главное, важнее сообразительность, быстрая реакция, умение действовать сообща. Но больше всего сил забирали операции по захвату «языков».

Военная мысль старших начальников войны минувшей, казалось, застряла на категориях Первой мировой и Гражданской войн, когда боевые действия велись как бы в 'натуральном- виде: — вижу врага — стреляю, не вижу— не стреляю-, когда не было радио- и телефонных перехватов, не было современной аналитической работы с документами, публикациями в прессе и пр. Всего этого в головах начальников не существовало, и. как в те давние времена, все упиралось в идею «языка» как источника ииформации о противнике и как вещественное доказательство активности войск, умелости руководства ими. Бумажку, документ можно подложить, состряпать, а «язык» — это весомо, предметно, доказательно.

«Язык», естественно, был нужен не столько для уяснения высоких стратегических замыслов, ему, естественно, недоступных, а больше для выявления, уточнения нумерации военных подразделений противника, их дислокации. Те, кто сидел в окопах, прекрасно все это знали и без «языков»: солдатские книжки убитых немцев, документы, захваченные в окопах противника, убедительно сообщали о частях противника, противостоящих нашим. Замену частей улавливали даже без «языков»: сменялся характер шума двигателей, изменялся говор солдат, в другое время приносили обед, появлялись собаки и прочее. Солдатские книжки убитых немцев, которые удавалось подобрать на нейтралке, отсылались «наверх». Там они сверялись по справочникам наименований частей, полевых почт и пр., уточняли их движение. Но разведчики тоже не лыком шиты. Зная собственным хребтом, чего стоит взять одного «языка», придерживали часть солдатских книжек убитых немцев, иногда пересылали эти книжки с таким запозданием, когда часть была уже заменена. Поэтому — наверху-всегда требовали именно живого «языка», не доверяя донесениям разведчиков, которые, как полагали «наверху», только и знают, что отсыпаются на нейтралке. Получалось вроде «вор у вора дубинку украл», это все вписывалось в систему взаимного недоверия, подозрительности, пронизывавших людские отношения начальников.

Расплачивались за все это люди жизнями. За каждым «языком» приходилось выходить в ночной поиск пять-шесть раз. Без потерь обходилось редко. Чаще всего «язык» стоил жизни нескольким разведчикам, иногда с ранеными это выхватывало из боевого строя до двух десятков человек.

Ни в одной армии мира «языков» не брали и не берут! Не последнюю роль в разведке играло чутье на документы, неспроста разведчики были первыми на местах, где только что проходили боевые действия, атаки. Документы, бумаги в землянках, солдатские книжки и письма убитых солдат противника, газеты, найденные в окопах, — все это можно обмозговать и получить иногда сведения, которые не даст ни один — язык» — рядовой часовой, зазевавшийся солдат из окопа. А сколько жизней сберегала такая работа с документами. Но не все из начальства это понимали, особенно в верхних эшелонах и особенно те, кому, казалось бы. нужнее всех понимать — политработники.

Через много лет, будучи в Генеральном штабе на исследовательской работе, Игорь многократно убедительно доказывал, что дорогостоящая разведка — засылка шпионов, агентов, резидентов и пр. имеет весьма низкую эффективность и достоверность по сравнению с обработкой, научным анализом печатной, кинофотоинформации. Обрабатывая, например, кадры кинохроники, на которых были сняты в действии образцы новой техники, умудрялся получать такие сведения, кои ни один шпион на заводе не сможет добыть. Систематически обрабатывая газетные, журнальные научные материалы, получал сведения, которые были на несколько порядков результативнее тех, что присылали разведчики, работающие «живьем». Правда, для этого нужна была достаточно высокая научная квалификация.

Такой анахронизм, как непременное взятие «языка», стал для разведчиков очевидностью при оценке «достоинств» многих высших начальников. Таких командиров не касалось, что за одного «языка», давшего минимальные сведения, но представляющего зримый результат «командования» того самого начальника, клали головы десятки толковых, лучших молодых парней. Такие, с позволения сказать, командиры шли по головам, делали себе карьеру, хватали награды. Цена их не беспокоила, костьми ложилось безымянное быдло. Таких, которые по — совковой- психологии исповедовали принцип куриного насеста: — клюй ближнего, гадь на нижнего и лезь выше-, было много, слишком много. И именно разведка оказывалась на грани добра и зла, являясь мерилом порядочности, чистоплотности и прочих духовных качеств командиров.

Да и в самой разведке отношение солдат к командиру было четким, определялось одним — ходит ли сам командир в поиск или только посылает своих разведчиков, прикрываясь зафиксированными в «Положении о войсковой разведке» правами. Так, например, начальник разведки стрелкового полка по должности одновременно является вторым помощником начальника штаба полка и лично в поиск ходить не обязан. Никто, кроме собственной совести, не укорит его за то, что он ограничивается организацией разведки в полку и батальонах, отработкой штабных документов по разведке.

Игорь не только лазил сам в поиск, но постоянно придумывал, как бы облегчить трудную долю разведчика. Вообще инженерное фронтовое творчество, особенно русское, православное, побуждаемое дефицитом самых обычных предметов вооружения, снаряжения, быта, заслуживает особого описания. В разведке для творческого потенциала таких людей было раздолье. Вот уж где годились нетривиальные решения и, по существу, все было дозволено. Одну из пришедших в голову идей Игорь реализовал в канун нового, сорок четвертого года.

Самая трудоемкая, изматывающая и опасная работа в пешей разведке — проделывание проходов в заграждениях всех видов. В поиске решения, как бы этот труд обезопасить и ускорить, был взят реактивный снаряд М-31 — не совсем «катюша», а побольше, то. что называлось на фронтовом жаргоне «ванюша»: труба метра полтора длиной с большой головкой и взрывателем. Запускались в штатном применении эти снаряды не с автомашин, как — катюши-, а с индивидуальных пусковых установок, представляющих собой заводскую упаковку этих самых «ванюш» — этакие ящики из деревянных брусков, обитых жестяными полосками. Ящики эти деформировались при перегрузках, намокали от дождей, заклинивали снаряд и при выстреле, запуске частенько улетали вместе с ракетой.

Немцы орали в таких случаях что-то вроде: «Рус, кончай ящиками кидаться!» Запускать такие снаряды через головы своих войск не разрешалось, стреляли с передовой, напрямик.

Игорь приспособил такого «ванюшу» на лыжную установку от противотанкового ружья: получилось нечто вроде самодвижущейся торпеды, мчащейся по снегу напролом сквозь все заграждения. Бежала такая установка до километра — как раз прошивала всю нейтралку. По дороге, конечно, на что-то натыкалась, взрывалась, от взрыва детонировали близлежащие мины, расчищался коридор тридцать-сорок метров шириной. Отработали способы применения — получалось успешно. При первом же боевом запуске четырех таких наземных торпед Игорь участвовал сам и собственноручно захватил первого своего «личного» «языка», который при допросе решил, что русские применили новое секретное оружие, и было это 29 декабря 1943 года.