Крымская война. Соотечественники - Борис Батыршин

Видимо, ракеты прошли рядом с беспилотником — изображение дернулось из стороны в сторону, а они все летели и летели мимо хрупкого аппаратика, обдавая его клубами выхлопных газов. Андрей ждал, что земля под ногами дрогнет, и над горизонтом встанет до неба стена огня и вывороченной земли. Но нет, экран заполонили облачка мелких разрывов, как ковром, накрывая конницу.

— Кассетные бэче. — пояснил старлей. — По сорок пять на ракету. Штатно пополам должно быть, кумулятивные и осколочные, но для нас, по спецзаказу, сделали чисто противопехотные.

Андрей понимающе кивнул: в 1854-м неоткуда взяться бронированным целям.

— А сейчас что, дадут еще залп?

— Зачем? — удивился офицер. — Там и так живых не осталось! Если кто уцелел — разбегутся, пока будут перезаряжаться. Нет, думаю, довольно. Сейчас, пыль осядет, и броня пойдет вперед, зачищать.

Андрей поежился, представив себе, как колеса БТР-ов давят конские и человеческие трупы.

— Старлей, а тебе не жутко? С твоей помощью сейчас отправили на тот свет несколько сотен живых душ. А раненых сколько, перекалеченных… Не турки какие-нибудь, не англичане с французами — русские!

Старший лейтенант озадачено посмотрел на Андрея.

— Что вы такое говорите, товарищ майор? Какие русские? Русские — это те, что с Фрунзе, красные то есть. А эти — бандиты, укропы, мать их, бандеровцы!

— Не бандеровцы, а махновцы. По-твоему, красных «Градами» долбать нельзя, а этих — сколько угодно? А Махно, между прочим, украинским националистом никогда не был, это ты его с Петлюрой путаешь. У того верно, сплошь западенцы, галицийцы, сечевые стрельцы, которых австро-венгры вооружали против России. А что до бандитов — не слыхал, как махновцы в 19-м навели шороху в деникинских тылах? Белые тогда на Москву шли, корпус Мамонтова чуть ли не под Тулой объявился…

Андрей видел, что собеседник стервенеет с каждым его словом. Он понимал, что выглядит смешно и уже жалел, что затеял этот разговор. Это вам не Серега Велесов, истинный гуманитарий с тонкой душевной организацией.

— А не пошел бы ты, майор, к бениной маме! — вызверился наконец старлей. От прежней его доброжелательности не осталось и следа. — Совсем охренели в своем ФСБ! Лекции он мне читает — петлюровцы, не петлюровцы… расскажи мне еще, что этих, мать их за ногу, селюков напрасно обидели! Да я на таких свидомых хлопцев насмотрелся в четырнадцатом, под Иловайском!

Ну конечно, с запоздалым раскаянием подумал Андрей, в экспедицию набирали людей с боевым опытом. Донбасс, Сирия, кто постарше — вторая чеченская. У старлея приказ, а он лезет к нему с идиотской рефлексией, которая подошла бы либералу с известной московской радиостанции…

Морпех, похоже, увидел в словах Андрея совсем другой смысл:

— Слушай, Митин, а может ты проверить меня решил? Ну, так запомни и в донесении напиши, чекист хренов: старший лейтенант Астахов ваши голимые проверки на конце вертел, вместе с проверяющими! А будешь парить мне мозг — не посмотрю, что старше по званию. Начищу рыло, а там хоть трибунал!

IV

Дорога на Севастополь

— Что это вы, граф, примолкли? — спросил юнкер Шестобросов, устраиваясь поудобнее на дощатом дне кузова. — А раньше все с хиханьками да хаханьками, на всякое слово у вас два, с заходцами. Язык проглотили?

Адашев забился в угол кузова и сидел там в обнимку со своим карабином. После второго ракетного залпа у него случилась истерика — пришлось успокаивать, отпаивать водой из колодца, под руки, сажать в грузовик. Роту принял Теленников из третьего взвода — сейчас он катил в кабине «Пирс-Эрроу» в голове колонны.

— Оставь его в покое, — посоветовал Михеев. — Не видишь, человек в шоке?

Поредевшая колонна константиновцев тянулась по пыльной дороге за машинами морпехов.

— Те самые, «Торнадо». — Штакельберг кивнул на трубчатые короба. — Как они по махновцам вдарили — страшное дело!

— Скажите, Никол, где вы раздобыли такое козырное подкрепление? — поинтересовался Рыбайло. Оставшись без «Остина», он перебрался в "Фиат" второго взвода. — Весной бы, под Армянск таких «органов» хоть десяток — краснюки бы до Харькова драпали, а то и до Москвы.

— А мне их бронемашины больше нравятся. — отозвался Михеев. — Вот бы порулить таким! Непременно упрошу майора, чтобы позволил…

— Букреева, что ль? — осведомился Шестобросов. — Не, этот не даст. Отчетливый служака!

— Не его, другого, Митина. Я с ним, пока сюда ехали, познакомился. Вы не поверите, господа, что у них еще есть! Особенно эти, как их… дрыны. Маленький такой, вроде аэроплана, и летает. А на земле — коробка со стеклом, и в нем все видно, как в синематографе! Они, прежде чем стрелять своими ракетами, послали эту дрыну, сверху все разглядели и ка-ак врежут! Майор Митин говорил — штаб махновцев с землей перемешали!

— Нет, я больше так не могу! — Шестобросов развязал вещмешок, извлек из него стеклянную, в суконном чехле, флягу. Зубами выдернул пробку и, привстав, протянул Адашеву. — Глотните, граф, сразу полегчает…

Штакельберг принял фляжку и чуть ли не насильно всучил Адашеву. Тот некоторое время сидел, безучастно сжимая флягу по-детски, обеими ладонями, потом сделал большой глоток — и зашелся в кашле.

Штакельберг похлопал юнкера по спине, тот помотал головой и просипел что-то матерное.

— Вот так! — довольно сказал Шестобросов. — Теперь еще глоточек — и совсем отпустит.

Штакельберг осторожно понюхал фляжку.

— Вы звери, господа! — выдавил, наконец, Адашев. — Лицо у него раскраснелось, глаза блестели вполне осмысленно. — Я-то думал — коньяк, или на крайний случай, самогонка, а тут…

— Обижаете, граф! Чистейший ректификат, девяносто шесть оборотов!

Сверху затарахтело, над дорогой прошли два этажерчатых аэроплана.

— Это, что ли, ваши дрыны? — лениво осведомился Шестобросов. — А с виду — самые вульгарные «Ньюпоры», у меня брат на таком летал на австрийском фронте.

— Да нет, я же говорю, тот маленький совсем, а эти…

На обочине, шагах в двадцати от «Фиата», вырос дымный султан, по ушам стегнуло рассыпчатым грохотом.

— Возду-у-ух!

I

База авиаотряда

ЮжФронта

«Фарман» зарулил на стоянку. Мотор чихнул несколько раз и замолк.

— Все, съемщики, вылазьте. И не забудьте богу свечку поставить — считай, заново родились!

— Темный ты человек, хоть и авиатор! — буркнул Карякин, перебрасывая ногу через край кабины. — Сколько годков по небу летаешь — вот скажи, видел там хоть завалящего ангела?

— Дурак ты, прости господи! — отмахнулся пилот. — Сам едва в ангела не обратился, а зубоскалит! Что ты за человек такой неосновательный?