Элвис Пресли. Безрассудная любовь - Питер Гуральник

Кейскер Макиннс, которую он не видел с тех пор, как она ушла из «Сан Рекордз» летом 1957 года и которая теперь служила в Германии. «Марион, — повторил он, когда она подошла ближе, — я не знаю, поцеловать тебя или отдать честь!» «В таком порядке», — ответила бывшая ассистенка Сэма Филлипса, первой оценившая Элвиса на его самом первом лейбле. Когда, немного позже, он увидел, что ее за излишнюю фамилярность с младшим по званию отчитывает армейский капитан, он поспешил объяснить, что не было бы и никакой пресс — конференции, если бы не эта леди. «Капитан ВВС», — ответил армейский офицер, даже не взглянув на нее, как потом вспоминала Марион. «Элвис сказал: «Долго рассказывать, но она не всегда была капитаном ВВС». Затем он взял меня за руку. Он был уверен, что меня не выгонят из армии. Это было очень важно для меня; это был первый и единственный раз, когда Элвис публично дал понять, что признавал роль, которую я сыграла в его карьере».

Звонки по поводу Присциллы продолжали раздаваться целый день напролет. Элвис пообедал и вернулся на короткое время в казарму, чтобы закончить свои дела, но к 17.40 он уже был снова на Гётештрассе и раздавал автографы, появляясь из дома еще несколько раз в течение вечера в попытке успокоить своих едва не бившихся в истерике фанов. Присцилла оставалась с ним допоздна в тот вечер, умоляя его напоследок скрепить их любовь физической близостью. Он сказал ей, что любит ее, и пообещал, что когда — нибудь они так и сделают, когда придет время, но не сейчас, она еще слишком юная. На следующий день она вернулась из Висбадена ранним утром после бессонной ночи, и в 11.10 они оба появились на крыльце дома — их быстро провели мимо толпы визжащих поклонников, некоторые из которых так и не покинули свой пост в течение всей ночи. Затем Элвис на время попрощался с Присциллой и остальными — его отец, бабушка, Элизабет и Ламар летели коммерческим рейсом из Франкфурта позже в тот же день — и сел вместе с другими солдатами в армейский автобус, который доставил их на военно — воздушную базу в Рейн — Мейне.

Репортеры уже ждали в засаде к тому времени, когда Присцилла приехала на базу, и забросали ее вопросами, щелкая фотоаппаратами. На ней были платок, завязанный узлом под подбородком, и скромное платье в клетку с глухим воротом под простым зимним пальто. Она очень привязана к Элвису, повторяла она снова и снова в ответ на вопросы журналистов, но дальше этого их отношения не идут. «Я слишком молода для замужества, — поведала она одномуиз репортеров накануне днем, — но я считаю, что Элвис замечательный парень — такой добрый, такой внимательный, настоящий джентльмен… Он не курит и не пьет и даже не ругается, как некоторые парни».

На взлетно — посадочной полосе ее задержал кордон из военной полиции, который не позволил ей попрощаться с Элвисом. Репортеры не оставили незамеченным ни одого нюанса этого любовного прощания. «Более десяти высоких военных полицейских окружили Присциллу», — сообщала «Нью — Йорк миррор».

Она плакала. Она побежала к Элвису, но полицейские вернули ее назад…

«Они не дадут мне попрощаться с ней, они не дадут мне попрощаться с ней», — твердил Элвис с выражением разочарования на своем загорелом лице.

Присцилла теребила на запястье золотые часики с большим бриллиантом, которые Элвис подарил ей на Рождество.

«Он обещал звонить мне как можно чаще. Элвис сказал, что он предпочитает скорее звонить, чем писать, потому что так он может слышать мой голос», — поведала дочь капитана ВВС.

Самолет взлетел в 5.25, и журнал «Лайф» получил фотографию Присциллы, заснятой в тот момент, когда она машет на прощание рукой. «Девушка, которую он оставил в Германии» — таково было название под ней, а рядом с ней была помещена другая фотография — «шестнадцатилетняя» Присцилла на заднем сиденье машины, которая отвезла их в Рей — Казерне, собирающаяся запечатлеть «последний поцелуй, прежде чем они расстанутся».

«Когда он уехал, возвращение домой на машине было мучительным. Я не знала, суждено ли мне еще раз увидеться с ним, позвонит ли он мне. Понимаете, меня не покидала мысль: а почему он, собственно, будет мне звонить? Он вернется в Голливуд, и его жизнь будет наполненной, в то время как я буду дома, я буду ходить в школу, буду думать только о нем, буду, как маленькая девочка, каждый день писать его имя на кусочке бумаги. Была ли то страсть? Была ли то иллюзия? В то время это было очень реальным для меня. Я была влюблена, и это было мое первое глубокое чувство. Я не была уверена, хорошее это чувство или нет, в некотором смысле я ненавидела то, что испытывала, поскольку была не в силах управлять своими чувствами. Я только знала, что они очень болезненны и очень реальны».

Глава 2 ЭЛВИС ВЕРНУЛСЯ

(март 1960 — январь 1961)

Это было все равно что возвращение домой на вечеринку, на которой все места накрыты, всем гостям розданы погремушки и потешные шляпы, и только выражение растерянности, изредка мелькающее на лице почетного гостя, выдает его страх — а что, если он каким — то образом забрел в чей — то сон?

Он был одет во все черное, только на шее был золотой медальон для контраста, а его русые волосы невероятным образом вздымались на голове. Пресс — конференция происходила в тот самый день, когда он вернулся домой. В тесное здание позади особняка в Грейсленде, которое обыкновенно служило офисом отца, набилось порядка пятидесяти репортеров. Многие из репортеров обратили внимание на серебристую нейлоновую рождественскую елку, стоявшую в углу, — на ней сверкали огоньки, а под ней как будто бы все еще лежали подарки. Елка служила напоминанием о его последнем Рождестве дома.

«Теперь, джентльмены, — объявил он из — за металлического стола аскетического вида, на котором было написано «Босс», — я позвал вас сюда, чтобы обсудить очень важное дело». Он засмеялся, когда разношерстная толпа репортеров уловила намек на одну из пресс — конференций президента Эйзенхауэра, передававшихся по телевидению. Затем как из рога изобилия посыпались вопросы. Он уже выбрал свой первый сингл? Чему он научился в армии? Изменится ли его музыка?

Он держал себя с тем апломбом, который, похоже, всегда приберегал про запас для публичных случаев, снизойдя только до позирования с куклой, которую бросили