Солнце клана Скорта - Лоран Годе

В конце обеда животы у всех были полные, пальцы жирные, рубашки в пятнах, по лицам струился пот, но они испытывали блаженство. С сожалением они покинули trabucco, чтобы вернуться к своей обычной жизни.

Но теплый и терпкий запах жареных лавровых листьев надолго останется для них запахом счастья.

Вы понимаете, почему я вчера так разволновалась, когда вдруг поняла, что забыла имя Корни. Если я забываю этого человека, пусть даже на одну секунду, все рушится. Я еще не все рассказала вам, дон Сальваторе. Но не торопите меня. Курите. Курите спокойно.

Когда мы вернулись в Монтепуччио, я заставила братьев поклясться, что мы никогда никому не будем рассказывать о нашем нью-йоркском поражении. Мы рассказали об этом только Раффаэле в тот вечер, когда похоронили Немую, потому что он попросил рассказать о нашем путешествии, и мы не хотели врать ему. Он уже был нашим. Он поклялся вместе с нами. И они все трое сдержали слово. Я хотела, чтобы никто об этом не узнал. Для всех в Монтепуччио мы просто съездили в Нью-Йорк и пожили там какое-то время. Заработали немного денег. А тем, кто спрашивал, почему мы вернулись так быстро, отвечали, что не подобало нам оставлять здесь нашу мать совсем одну. Ведь мы не могли знать, что она умерла. И этого объяснения хватало. Люди больше не допытывали нас. Я не хотела, чтобы они узнали, что Скорта оказались нежелательны там. Здесь все важно, что о вас говорят, какие истории вам приписывают. Я хотела, чтобы Скорта приписывали Нью-Йорк. Чтобы мы не были больше семьей выродков или нищих. Я знала здешних людей. Они говорили бы о неудаче, которая постигла нас. Они вспоминали бы о темных делах Рокко. И так было бы навечно. Но мы вернулись более богатыми, чем уехали. И только это шло в счет. Я никогда не рассказывала об этом моим сыновьям. Никто из наших детей этого не знает. Я заставила поклясться моих братьев, и они сдержали слово. Нужно было, чтобы все верили в Нью-Йорк. Мы сделали даже больше того. Мы рассказали о городе и о нашей жизни в нем. Подробно. Мы смогли это сделать, потому что нам помог старый Корни. Во время обратного пути он нашел человека, который говорил по-итальянски, и попросил его перевести нам письма, которые он получил от своего брата. Мы слушали эти письма ночи напролет. Я и сейчас еще помню некоторые из них. Брат старого Корни рассказывал о своей жизни, о квартале, где он жил. Он описывал улицы, людей, своих соседей по дому. Корни заставил нас слушать эти письма, но это не стало для нас дополнительным мучением. Он открывал нам ворота в этот город. Мы разгуливали по нему. Мысленно мы уже жили там. Я смогла рассказать своим сыновьям о Нью-Йорке благодаря письмам старого Корни. Джузеппе и Доменико поступили так же. Вот поэтому, дон Сальваторе, я принесла вам как благодарственное приношение билет «Неаполь — Нью-Йорк». Пожалуйста, прикрепите его в нефе. Просто билет в Нью-Йорк. Мне хотелось бы, чтобы он хранился в церкви Монтепуччио. И чтобы свечи горели в память старого Корни. Наша история — выдумка. Но вы ведь понимаете, что она не одна там? Вы это сделаете. Я хочу, чтобы все в Монтепуччио продолжали верить, что мы там были. Когда Анна повзрослеет, вы снимете его и отдадите ей. Она спросит вас о нем. Вы ей расскажете. Но пока я хотела бы, чтобы в глазах Скорта оставался отблеск огромного города из стекла.

Августовским утром 1946 года в Монтепуччио верхом на осле въехал какой-то мужчина. У него был длинный прямой нос и маленькие черные глазки. Но лицо было не лишено благородства. Он был молод, лет двадцати пяти, возможно, но его худое длинное лицо было сурово, что делало его старше. Долгожители деревни сразу вспомнили о Лучано Маскалдзоне. Незнакомец двигался так же медленно, словно и он шел к своей судьбе. Может быть, это какой-нибудь его потомок? Но приезжий прошел прямо в церковь, и прежде чем разобрать свои мешки, накормить осла или умыться самому, даже прежде чем выпить глоток воды и прилечь, он, к всеобщему изумлению, со всей силой зазвонил в колокола. В Монтепуччио прибыл новый кюре: дон Сальваторе, которого сразу же прозвали Калабрийцем.

В первый же день дон Сальваторе отслужил мессу в присутствии трех старух, которых любопытство подтолкнуло войти в церковь. Им хотелось посмотреть, как будет служить новичок. Они были поражены службой и рассказали в деревне, что молодой человек отслужил мессу с невероятной страстью. Это заинтриговало жителей Монтепуччио. На следующий день пришло на пять человек больше, и так было до первого воскресенья. А в воскресенье церковь оказалась полна. Пришли целыми семьями. Всем хотелось прикинуть, станет ли новый кюре тем человеком, который им подойдет, или же придется уготовить ему такую же судьбу, как судьба его предшественника. Казалось, дон Сальваторе ни капельки не был смущен. Во время мессы он произнес свою проповедь.

— Вы считаете себя христианами, — сказал он, — и пришли искать утешения у нашего Господа, потому что знаете: Он добрый и справедливый во всем, но вы вошли в Его храм с грязными ногами и нечистым дыханием. Я не говорю о ваших душах, они черны, как сепия каракатицы. Вы грешники. Вы родились грешниками, как и все мы, но вам нравится пребывать во грехе, как свинье нравится валяться в грязи. Когда несколько дней назад я вошел в эту церковь, я увидел толстый слой пыли на скамьях. Что же это за деревня, которая позволяет пыли покрывать жилище Господа? Кем вы вообразили себя, что повернулись спиной к нашему Господу? И не говорите мне о вашей бедности. Не говорите, что вы вынуждены дни и ночи трудиться, что работа в полях отнимает все ваше время. Я приехал из мест, где ваши поля выглядели бы райскими садами. Я приехал из мест, где самые бедные из вас казались бы принцами. Нет. Признайтесь, что вы погубили себя. Я знаю ваши крестьянские обычаи. Я догадываюсь, каковы они, глядя на ваши физиономии. Догадываюсь о ваших заклинаниях злых духов. О ваших деревянных идолах. Я знаю о ваших оскорблениях Всевышнего, ваших ритуалах невежд. Признайтесь в этом, куча хлама. Церковь может дать вам свое прощение и сделать из вас тех, кем вы никогда не были — истинными и честными христианами. Церковь может сделать это, потому что она добра к своим адептам, но это должно пройти через меня, я пришел сюда, чтобы изменить вашу жизнь. Если же вы будете упорствовать в своей низости, если вы будете избегать Церкви и презирать ее служителей, если вы и впредь будете предаваться своим дикарским ритуалам, слушайте, что произойдет тогда, и не сомневайтесь, это свершится: небо покроется тучами и тридцать дней и тридцать ночей летом будет лить дождь. Рыба уйдет из ваших сетей. Оливковые деревья погибнут. Ослицы будут рожать слепых кошек. И вскоре от Монтепуччио не останется ничего. Потому что такова будет воля Бога. Молитесь о Его милосердии. Аминь.

Все находившиеся в церкви были потрясены. Сначала послышался ропот. Тихими голосами выражали свое несогласие. Но мало-помалу снова воцарилась тишина, все вдруг почувствовали, что они заворожены, восхищены. А когда выходили из церкви, уже единодушно вынесли вердикт: «Да, это твердый характер. Не то что тот галантерейщик-миланец».

Дон Сальваторе был принят. Полюбили его торжественность. В нем была суровость земли Юга и недовольный взгляд бесстрашного человека.