Судьба: Дитя Неба - Элизабет Хэйдон

Они — как стадии жизни людской:

Дитя Крови, Дитя Земли, Дитя Неба.

Если они все правильно поняли, Акмед, Грунтор и она являются Тремя, предсказанными пророчеством, и, значит, она — дитя Неба, именно так говорили о себе лирины.

«Я не должна, не должна здесь находиться», — подумала Рапсодия, чувствуя, как у нее кружится голова, а к горлу подступает тяжелый комок. Ее место под открытым небом, усыпанным звездами, где она сможет спеть посвященный им гимн.

Рапсодия уловила в воздухе запах смерти, почувствовала, как он окутывает ее, точно толстое, душное одеяло. Здесь, наверное, погибло множество детей, ставших жертвой тяжелого, изнурительного труда и нехватки воздуха. Или, быть может, она ощущает приближение собственного конца? Дети были где-то рядом. Неужели они собрались с духом и решили на нее напасть?

«Ты трусиха, — подумала она. — Ты же илиаченва’ар, твоя задача нести свет в царство тьмы. А ты готова сжаться в комок, словно дитя в утробе матери. Мама, меня преследуют мои сны. Посиди у моей постели, дай мне свет».

Слова молитвы лиринглас, утренней песни, обращенной к небу, всплыли в ее сознании. Дрожащим голосом Рапсодия запела, едва слышно повторяя слова, которым ее научила мать; слова, которые она много дней подряд пела с Элендрой, своей наставницей; слова, рожденные в самых потаенных глубинах ее души, древней, словно прошедшие века.

И вдруг она почувствовала едва заметную волну тепла, призрачное сияние света, словно обратилась к своему мечу. Немного осмелев, Рапсодия запела громче и услышала, как от облицованных плиткой стен туннеля эхом отражается ее голос.

Через несколько секунд раздалось другое эхо, тише первого, эхо другого голоса, знакомого, но неузнаваемого. Высокий, испуганный голос.

Голос ребенка.

— Мимен?

Одно-единственное слово чуть не оглушило Рапсодию, оно было произнесено на древнелиринском языке, языке лирингласов, народа, к которому принадлежала ее мать. Рапсодия знала, что оно означает.

— Мама?

Рапсодия подняла голову и с трудом различила впереди очертания головы и плеч — таких худых… или ей только так кажется? Вокруг царил непроглядный мрак, и она практически ничего не видела. Рапсодия вздохнула и поняла, что все это время боялась даже дышать.

— Нет, — мягко проговорила она. — Хамимен. Бабушка.

— Хамимен?

— Да, — ответила она немного громче, по-прежнему на языке лирингласов. — Как тебя зовут, малыш?

— Арик. — Очертания головы дрогнули.

— Можно я зажгу свет, Арик? Он не будет ярким.

Легкий шорох, голова исчезла.

— Нет! Нет!

Чуть дальше в туннеле послышалось какое-то движение.

— Арик, подожди! Я пришла, чтобы забрать вас отсюда, из темноты, и вывести на свет — всех!

Молчание.

Рапсодию начала охватывать паника.

— Арик?

Никакого ответа.

Рапсодия прикоснулась к рукояти меча, потом сжала его в ладони и совсем чуть-чуть вытащила Звездный Горн из ножен. Затем она медленно выдохнула, заставила себя успокоиться, и тут же меч откликнулся ровным сиянием — из ножен наружу проливался лишь мягкий прозрачный свет.

Липкий ужас, окутывавший ее, мешавший дышать, отступил, и она снова оказалась в выложенном плитками акведуке, освещенном тусклым светом. Впереди, на его границе, в разные стороны расходилось два одинаковых туннеля. Они заканчивались небольшими углублениями в стенах, где грязные обрывки тряпок, бывшие когда-то одеялами, плавали в грязной воде. Рапсодия постаралась не обращать внимания на вонь канализационных отходов.

В одном из таких углублений замер дрожащий от страха светловолосый мальчик, довольно высокий, с прозрачной кожей. У Рапсодии пересохло в горле: такой же цвет лица и изящные черты были у ее матери. Но во внешности этого ребенка присутствовало что-то неуловимо звериное, безошибочно указывавшее на его отца, не принадлежавшего к расе людей.

— Арик, — ласково позвала она, — иди ко мне.

Ребенок покачал головой и отвернулся к стене.

Рапсодия продвинулась вперед на несколько шагов и посмотрела на свои руки. Вода уже добралась до ее локтей.

Волнение, усиливаемое страхом, взяло вверх, и она повторила немного резче:

— Арик, иди сюда немедленно!

Мальчик задрожал еще сильнее.

Неожиданно Рапсодии пришла в голову новая идея. Она осторожно отползла назад и запела детскую песенку, которую выучила на Серендаире, ту самую, что однажды в шутку пропела Грунтору.

Просыпайся, малыш,

Солнышко заглянет в твои глазки,

Ведь светлый день зовет тебя играть.

Она продолжала отступать, вплетая свой призыв в стихи и мелодию старой песни.

Иди сюда, иди ко мне, иди за мной!

Иди сюда, иди ко мне, иди за мной!

На границе света, который отбрасывал ее меч, Рапсодия заметила осторожное движение, увидела новые лица. Она едва заметно кивнула и снова попятилась, продолжая петь.

Беги, малыш,

На край неба,

Туда, где ночь встречает день.

Иди сюда, иди ко мне, иди за мной!

Иди сюда, иди ко мне, иди за мной!

В глубине туннеля появились еще лица, худые, измученные, словно призраки, которые иногда являлись к ней во сне. Дети щурились в слабом свете Звездного Горна.

Играй, малыш,

Пока не повзрослел,

Иди к мечте, пока еще мечтаешь.

Иди сюда, иди ко мне, иди за мной!

Иди сюда, иди ко мне, иди за мной!

К тому времени когда Рапсодия подошла к колодцу, ведущему в комнату, где их ждал Акмед, за ней следовал небольшой отряд, человек десять оборванных мальчишек разного возраста, все до единого худые и измученные. Они ползли за ней один за другим, и она не видела тех, кто был в самом конце, только головы и лица, бледные, измазанные красной глиной, с тусклыми глазами, — люди-крысы, кажется так назвал их Акмед. Она и представить себе не могла, как он прав.

Вместо крюка в колодец спустилось что-то вроде лестницы (только позже Рапсодия обнаружила, что за ней лежит тело свалившегося вниз подмастерья), построенной из досок и разнообразных обломков. Акмед свесился вниз, пытаясь понять, что происходит. Увидев, сколько детей привела Рапсодия, он только шумно вздохнул, взял веревку и сбросил ее конец в колодец.

— Что так долго? Передавай сюда маленьких ублюдков, нам нужно поскорее выбираться.

Одной рукой Рапсодия схватила грязного малыша лирингласа, который весь съежился, но не отшатнулся, а другой поймала веревку, сброшенную Акмедом.