Нечестивец, или Праздник Козла - Марио Варгас Льоса

— Хуан Томас даже не попытался уйти, он знал, что не дошел бы до двери живым, — сказал Трухильо. — Так что там за заговор?

На деле ничего конкретного. С некоторых пор в их дом в Гаскуэ, к генералу Диасу и его жене Чане приходит довольно много народу. Под предлогом посмотреть фильмы на чистом воздухе, проектор установлен у них во дворе, управляется с ним зять генерала. Странная публика приходит. От таких выдающихся деятелей режима, как свекор и брат хозяина дома Модесто Диас Кесада, до бывших государственных служащих, удаленных из правительства, вроде Амиамо Тио и Антонио де-ла-Масы. Полковник Аббес Гарсиа пару месяцев назад сделал своим calie одного из слуг. Но тому удалось заметить только одно: во время фильмов господа, не переставая, разговаривали, как будто фильмы нужны им только для того, чтобы заглушать их разговоры. Во всяком случае, это не те собрания, на которых, прихлебывая ром или виски, плохо говорят о режиме, это стоит иметь в виду. Однако вчера у генерала Диаса была тайная встреча с посланцем Генри Диборна, якобы американского дипломата, который, как известно Его Превосходительству, является руководителем резидентуры ЦРУ в Сьюдад-Трухильо.

— Должно быть, просил миллион долларов за мою голову, — заметил Трухильо. — Гринго, наверное, уже тошнит от полчища говноедов, которые просят помочь им материально за то, что разделаются со мной. Где они встретились?

— В отеле «Эмбахадор», Ваше Превосходительство.

Благодетель подумал с минуту. Способен Хуан Томас организовать что-то серьезное? Лет двадцать назад — возможно. Он был человеком действия тогда. А со временем размягчился. Слишком ему нравятся петушиные бои, слишком он любит выпить, поесть, развлечься с друзьями, жениться и разжениться, чтобы рисковать всем этим. Не на ту карту ставят гринго. Не стоит беспокоиться.

— Согласен, Ваше Превосходительство, думаю, что в данный момент генерал Диас не представляет опасности. Буду следить за ним. Посмотрим, кто к нему ходит, к кому ходит он. Телефон его прослушивается.

Что еще? Благодетель бросил взгляд на окно: по-прежнему темень, хотя скоро шесть. Но той тишины уже нет. Вдали, мимо Национального дворца, отделенного от улицы широкой площадью с газоном и деревьями, огороженной высокой, по верху копьевидной решетчатой оградой, время от времени проезжали, сигналя, машины, и внутри здания уже ощущалось присутствие прислуги: что-то чистили, выметали, натирали воском, вытряхивали. И когда он пойдет по дворцу, он увидит чистые и сверкающие коридоры и кабинеты. От этой мысли ему стало хорошо.

— Простите мою настойчивость, Ваше Превосходительство, но я хотел бы установить прежний порядок обеспечения безопасности. На Максимо Гомеса и на Малеконе во время ваших прогулок. И на шоссе, когда вы направляетесь в Дом Каобы.

Месяца два назад он совершенно неожиданно приказал отменить там меры безопасности. Почему? Может быть, потому, что однажды во время прогулки в сумерки, спускаясь к морю по проспекту Максимо Гомеса, он обратил внимание на полицейские кордоны во всех боковых улицах, которые во время его прогулки не пропускали пешеходов и машины на Авениду и на набережную. Он представил, какое множество «Фольксвагенов» со своими calie нагромоздил Джонни Аббес вдоль всего его пути. И почувствовал клаустрофобию, удушье. Такое с ним уже было однажды вечером, когда он ехал в Министерство финансов и заметил военные посты и заслоны вдоль шоссе по всему пути следования. Может, это просто наваждение, но, хотя чувство опасности постоянно жило и нем, что-то — эдакий неуемный дух marine — заставляло его бросать вызов судьбе в минуты наивысшей опасности для режима. Как бы то ни было, решение принято, и он его не отменит.

— Приказ остается в силе, — повторил он тоном, нe допускавшим обсуждения.

— Слушаюсь, Ваше Превосходительство.

Он уперся взглядом в полковника, прямо в глаза — тот тотчас же опустил свои — и поддел его:

— Думаете, ваш обожаемый Фидель Кастро расхаживает по улицам, как я, без охраны?

Полковник помотал головой.

— Не думаю, что Фиделю Кастро свойственен романтизм, как Вашему Превосходительству.

Романтизм — ему? Возможно, в отношениях с некоторыми женщинами, которых он любил, возможно, в отношениях с Линой Ловатон. Но за пределами сентиментальной сферы, в политике, ему были свойственны, скорее, классические чувства. Рационализм, спокойствие, прагматизм, холодная голова и умение предвидеть.

— Когда я познакомился с ним там, в Мексике, он готовил экспедицию на «Гранме». Его считали сумасшедшим кубинцем, несерьезным авантюристом. Меня он с первого момента поразил полным отсутствием эмоций. Хотя речи произносит зажигательные, страстные, тропические. Но это — на публику. Сам он — полная этому противоположность. Ледяной ум. Я всегда знал, что он придет к власти. Однако позвольте пояснить, Ваше Превосходительство. Я восхищаюсь Кастро как личностью: гак обмануть гринго, завязаться с русскими и с коммунистическими странами и использовать их в качестве щита по отношению к Вашингтону. Но идеи его меня не восхищают, я не коммунист.

— Вы — капиталист и по форме, и по содержанию, — пошутил Трухильо с усмешкой. — «Ультрамар» получил хорошие прибыли на товарах из Германии, Австрии и социалистических стран. Эксклюзивные права — дело беспроигрышное.

— И за это я тоже хотел бы поблагодарить Ваше Превосходительство, — согласился полковник. — По правде говоря, мне бы самому в голову не пришло. Бизнес никогда не интересовал меня. Я открыл «Ультрамар» потому, что вы мне приказали.

— Я предпочитаю, чтобы люди, работающие со мной, занимались бизнесом, а не воровали, — пояснил Благодетель. — Хороший бизнес — на благо стране, он дает людям работу, производит богатство, поднимает нравственность народа. А воровство, напротив, развращает его. Я думаю, с началом санкций и в «Ультрамаре» дело пошло худо.

— Практически парализовано. Но меня это не беспокоит, Ваше Превосходительство. Все двадцать четыре часа в сутки я сейчас занят тем, чтобы не дать врагам разрушить режим и убить вас.

Он сказал без эмоций, бесцветным, невыразительным тоном, каким обычно и говорил.

— Должен ли я сделать вывод, что вы восхищаетесь мною так же, как и ублюдком Кастро? — проговорил Трухильо, отыскивая взгляд маленьких юрких глазок.

— Я не восхищаюсь вами, Ваше Превосходительство, — прошептал полковник Аббес, опуская глаза. — Я живу для вас. Для вас. Если позволите, я — ваш сторожевой пес.

Благодетелю послышалось, что на последней фразе у полковника Аббеса Гарсии дрогнул голос. Он знал, что полковник не эмоционален и не привержен пылким изъявлениям чувств, столь обычным в устах других приближенных, а потому вонзил в него свой острый, как нож, взгляд.

— Если меня убьют, это будет кто-нибудь из близких, назовем его домашний предатель, — сказал он так, будто говорил о ком-то другом. Для вас это было бы большой бедой.

— И для страны — тоже, Ваше Превосходительство.

— Именно поэтому я остаюсь в седле, — согласился Трухильо. — А не то давно бы ушел, как мне советовали посланцы президента Эйзенхауэра, Уильям Паули, генерал Кларк и сенатор Смозерс, мои друзья-янки. «Войдите в историю как благородный государственный деятель, уступивший кормило власти молодым». Так сказал мне Смозерс, друг Рузвельта. Послание было от Белого дома. С тем и приехали. Просили уйти и предлагали политическое убежище в Соединенных Штатах. «И имущество свое сохраните». Ублюдки, спутали меня с Батистой, с Рохасом Пинильей, с Пересом Хименесом. Меня отсюда вытащат только мертвым.