Седьмая - Оксана Гринберга

— Яблоки не забудь купить — крикнула мне вслед Евдокия.

Сегодня Дуся познакомилась с чертополохом. Вот как это было.

Евдокия с плачем ворвалась в дом, крича — целуй меня скорее, вот сюда, и сюда, и еще сюда — мне больно. Спрашиваю, что случилось? Оказалось, кто-то коварно и неожиданно укусил Дусю за попу, когда она валялась в траве, на своем законном месте, в саду под шелковицей. И, главное, валяния эти происходят уже не первый месяц, и до сих пор никто на попу не покушался. А тут тебе — ааааааа!!!

Утешила, как могла, в укушенное место целовать не стала, поцеловала в горячий, жалобно шмыгающий нос. И пошли мы с пострадавшей на место преступления. Искать этого подлого кусателя, этого гадкого обижателя трепетных дусь.

И выяснилось, что во время дождей растет не только мягенькая травка, в которой так хорошо дремать после обеда. Но еще и сурепка, осот, лебеда, полынь и другая мелкая флора. А внутри этих зеленых зарослей тихонечко подрастал чертополох. Поначалу он вел себя вполне прилично, никого не трогал, когти не выпускал. Но со временем подрос, заматерел, оброс колючками и стал представлять опасность для окружающих. Окружающие об этом не знали, и доверчиво плюхнулись попой прямиком на притаившиеся в траве иголки.

Я предъявила Дусе обидчика, Дуся возжелала немедленной сатисфакции, но лично мстить поостереглась. Перепоручив это дело мне.

Чертополох — он такой, его голыми руками не возьмешь. Да и не голыми тоже. Думаю, что в роду у него были ежи и кактусы. Когда они перемешались, получился монстр такой колючести, что его можно использовать как холодное оружие. А в старину крепости нужно было не рвом с водой ограждать, а насадить чертополоха по периметру и спать спокойно.

Аккуратно садовыми ножницами срезала куст под самый корень, ножницами же взяла поверженного противника за шкирку и выбросила за забор. Пока он летел, Дуся успела сказать ему несколько напутственных слов. Догадываюсь, что среди них не все были приятными.

С возрастом обнаружилось, что Дуся, при всей ее беспородистости, очень украинская собака — любит борщ и сало. И если с борщом ей как-то удается держать себя в рамках приличия, то сало Евдокия готова поглощать в любых количествах. Но вот как раз с количествами случился большой облом.

— Дуся — говорю — собакам нельзя есть сало.

— А кошкам?

— И кошкам нельзя.

— А тебе?

— И мне нельзя.

— Интересно, что же тогда сало делает в нашем холодильнике? Зачем ты его туда кладешь?

— Видишь ли, Дусенька, — лживым голосом говорю я — если чего-то очень-очень хочется, то немножко можно.

— Ой! — вскрикивает Евдокия. — Ой-ой! Мне уже!

— Что уже?

— Уже очень-очень хочется.

Смотрю в молящие карие глаза, вздыхаю, отрезаю тоненький ломтик сала, который мгновенно исчезает в Дусе.

— Ты хотя бы жевала — упрекаю обжору.

— Так а что там было жевать? Ты отрежь еще кусочек, нормальный, и я пожую.

Отрезаю еще ломтик, немного больше прежнего. Он тоже проваливается в Евдокию, не задержавшись ни на мгновение.

— Не получилось — вздыхает Дуся — давай еще раз.

— Нет — говорю — Евдокия. Нет и нет.

И прячу сало в холодильник. Дуся ложится тут же, рядом с дверцей, чтобы в случае следующего «очень-очень хочется» далеко не ходить.

Мои руки пронзительно пахнут соломкой, на которой обжигали сальцо, чесночком и перчиком. Перед глазами стоит розовый нежный бочок на золотистой шкурочке. И я чувствую, что мне не просто «очень хочется», не просто «очень-очень», а — мучительно, невыносимо, до спазмов в желудке. Я мечтаю, как Дуся уйдет из кухни, и тогда… я отрежу прозрачный ломтик сала, положу его на тонкий ломтик черного хлеба, сверху — чуть капну горчицей, сверху — положу маленький кружок маринованного огурчика…

Но Дуся, похоже, устроилась у холодильника надолго и никуда идти не собирается. Я в муках маюсь по кухне, перемыла посуду, начистила картошки, тщательно и с большой любовью протерла холодильник с ног до головы, потом перешла к мытью пола, ползая с тряпкой вокруг Евдокии. Когда пошла на третий виток, опползая лежащее тело, Дуся встала:

— Пойду-ка я погуляю, ежик в гости приглашал, и дела у меня в саду, и вообще…

На пороге не выдержала, обернулась:

— Приятного аппетита.

Сегодня Евдокия впервые в жизни увидела лягушку — та о чем-то неосторожно задумалась под старым пнем в саду. Похоже, что лягушка до сего дня тоже смутно представляла себе как выглядят собаки. И, похоже, никто не предупредил ее о существовании таковых.

На этом сходство заканчивалось, и начиналась большая разница. Дуся пришла в полный восторг, зато лягушка была фраппирована донельзя. И ее можно понять — когда над тобой практически ниоткуда, из глубин Вселенной нависает нечто огромное, с выпученными глазами и плохо пришитым языком, инстинкт самосохранения кричит «беги!»

И все побежали: лягушка — вокруг пня, Дуся — вокруг лягушки, мне досталась крайняя орбита, по ней я и наматывала круги, взывая к собачьему хвосту о милосердии. Дуся все пыталась цапнуть резиновую попрыгунью зубами, но, видимо, добыча пахла не очень аппетитно, поэтому забег вокруг пня продолжался и продолжался… и продолжался бы бесконечно, но тут я споткнулась и упала, накрыв собою запыхавшуюся лягушку. Поднялась с прохладным комочком в руке, открыла ладонь, и мы с беглянкой рассмотрели друг друга как равные, на одном уровне, глаза в глаза. Лягушечка была прехорошенькой: изумрудная, с шоколадными разводами, с золотистыми глазами и с застенчивой улыбкой. Словом, царевна как есть.

Дуся скакала рядом с криками «отдай немедленно, это мое, я первая нашла, так нечестно, а еще друг называется…» Пришлось пойти на обман: бросила в другой конец сада любимый Дусин мячик, валяющийся одновременно везде и повсюду. Пока владелица бегала за игрушкой, я посадила лягушку в траву по ту сторону забора, просунув руку через сетку, и пошла в сторону дома. На крыльце меня догнала Дуся с мячом в зубах и предложила обмен. Я показала ей пустые руки. Евдокия плюнула в меня мячом и побежала в сад. Поисково-розыскные работы велись до вечера. Но — безуспешно.

— Зато ты храпишь во сне!

В пылу ссоры Евдокия бросила в меня запретным козырем, и посмотрела с чувством собственного превосходства: что — уела?

— Неправда! — отбила я пас. — Это ты храпишь всю ночь и не даешь мне спать.

— Неправда! — вернула пас Евдокия. — Если бы я храпела, я не слышала бы, как храпишь ты. А я — слышала!