Седьмая - Оксана Гринберга

Гуляя по саду, Евдокия употребила несвежую мышь, заболела животом и легла под одеяло — умирать.

— Прощайте все…прощай Анфиса…прощай Соня…Вася, возьми себе мой мячик…ой — таковы были сигналы, подаваемые одеялом.

Скорбная вереница сочувствующих потянулась к кровати, имея целью выразить свои соболезнования. Однако, доступ к телу был закрыт, даже не начавшись, причем, в самых категорических и нелицеприятных выражениях. А одеяло, еще какое-то время трагически повздыхав, мощно захрапело весьма прозаически.

Мы все ходили по дому на цыпочках, чтобы не потревожить покой страдалицы. Кошки собрались возле печки обсудить дальнейшие перспективы, я тихонько возилась по хозяйству. Нагрела воды, перемыла посуду, оставшуюся после обеда, принесла дров на вечер и стала готовить ужин.

За окном стемнело. Пришло время вечерней трапезы. Я разложила еду по тарелкам, сходила в маленькую комнату, где спали кошки, показала им знаками, мол, кушать подано, и мы стали печально жевать, памятуя о том, что за стеной у нас лежит умирающая Дуся.

— А что вы там без меня едите? — раздался слабый голос из спальни.

Анфиса поперхнулась вермишелью, которую беззастенчиво таскала из Дусиной миски, а я, налив в миску теплого молока, понеслась к скорбному ложу.

— Как ты, Дусь, лучше тебе? — спросила я, вглядываясь в заспанную физиономию Евдокии. — Передумала умирать?

— Еще не решила точно. А что у нас на ужин?

— Вермишель с курицей.

— Так, вермишель не надо, курицу неси.

— Ты бы поостереглась, Дусечка. Диету бы надо применить.

— Желание умирающего — закон — окрепшим голосом заявила Евдокия. — Мне еще сосиску и кусочек сыра. А молоко можешь Анфисе отдать, она у нас спит и видит, как бы это на какую-нибудь диету сесть.

— Ну, уж нет — возмутилась я — кур я тебе в постель таскать не буду. На мой взгляд, ты достаточно жива, чтобы дойти до кухни и поужинать вместе со всеми.

Тяжело вздыхая, Евдокия сползла с кровати и поплелась на кухню, волоча за собой одеяло.

— Ура! — сказала Вася.

— Я так и знала — сказала Анфиса.

— И я — поддакнула Соня.

После ужина я легла с книжкой в нагретую Дусей кровать. Евдокия пристроилась рядом, сопя и поминутно облизываясь.

— Слушай — сказала она через минуту, — а вот как живот знает — какая еда правильная, а какая — нет?

— Ну, это смотря, из чего сделана еда. Вермишель, например, сделана из муки. Курица — из мяса и костей. Сыр — из молока. Сосиски… тут я ничего не могу сказать, даже самые большие ученые не знают, из чего сделаны сосиски.

— Но ведь мышь — тут Дуся передернулась — тоже сделана из мяса и костей.

— Мясо бывает свежее, несвежее и очень несвежее. Тебе, похоже, попалось очень-очень несвежее. Ты бы, Евдокия, перестала подбирала всякую гадость, чтобы потом не пугать нас своей кончиной.

— А вы очень испугались?

— Очень.

— И Анфиса испугалась?

— И Анфиса.

— И Соня испугалась?

— И Соня.

— И Вася испугалась?

— И Вася.

— И ты испугалась?

— А я — больше всех.

— Вот ведь, трусихи какие — снисходительно усмехнулась Дуся. — Что ж вы так пугаетесь-то?

— Как же нам не пугаться, мы ведь тебя любим — вздохнула я и выключила свет.

— Я вас тоже — тихонько выдохнула мне в ухо темнота.

Спокойной ночи.

Однажды у нас в доме поселилась ворона. Варя. У Варвары было сломано крыло, и я отвезла ее в клинику, где ветеринар Сережа примотал крыло к Варваре, чтобы косточки срастались, не тревожась.

Варя ходила по квартире, вся в бинтах, как раненый боец, и кошки уступали ей дорогу, с уважением глядя на здоровенный шнобель. Развлекалась Варвара тем, что проводила изыскания в мусорном ведре, переходила вброд Дусину миску с водой, тырила всё, что плохо лежит и прятала под диваном. Иногда она выкрикивала неприятным голосом громкие слова на внеземном языке.

Очевидно, в наращивающем новые кости организме, не хватало кальция, потому что Варя ушла за диван, и стала тайно есть штукатурку вместе с побелкой, предварительно оторвав от стены кусок обоев. К тому времени, когда я обнаружила это дело, в стене была выклевана большая дыра, размером и глубиной с чайную чашку.

Знающие люди подсказали мне, что есть такая штука — церезит, им, дескать, можно быстро и надежно залатать стену. Я пошла в строительный магазин, чтобы раздобыть пару горстей этого самого церезита, и вернулась домой с двадцатипятикилограммовым мешком — меньше они не продавали.

В старой Дусиной миске я развела церезит теплой водой до состояния крутого теста, замазала дырку и ушла пить чай, в ожидании, когда тесто затвердеет и можно будет сверху наклеить обои.

А тем временем Варвара, обнаружив знакомую миску, привычно влезла в нее с ногами и задремала, грея ноги в теплых остатках церезита.

Раствор оказался качественным: когда я пришла посмотреть на дело рук своих, обнаружила, что церезит стал твердым, как камень — и на стенке, и в миске. Варвара стояла в нем, как памятник вороне, и миска с окаменевшим церезитом была ей постаментом.

Снова повезли птицу в клинику. Ветеринар Сережа сказал, что в его практике это первый случай, но ничего, не надо бледнеть лицом, сейчас что-нибудь придумаем. Он поставил миску с Варварой на середину стола и стал ходить вокруг него кругами. А Варя вертела башкой и ругалась.

Потом Сережа пластырем заклеил птице клюв, чтобы она не откусила ему руки, взял такую штуковину, похожую на шпатель с острым концом, и молоток, и стал отсекать лишнее.

Это была ювелирная работа. Мне было поручено держать Варвару, чтобы она не повредила больное крыло. У меня потом неделю болели мышцы рук, как будто я укрощала дикого мустанга.

В конце концов Варькины ноги были вычленены из каменного плена, и Сережа, мокрый и злой, вручил мне грязную и лохматую ворону, с ногами, густо усеянными кусочками церезита, поскольку их отдирать шпателем Сережа не рискнул.

Теперь Варваре было чем заниматься дома: она скрупулезно чистила ноги, обкусывая с них понемногу твердый раствор. Церезит она не выплевывала, а глотала, и я, обеспокоившись, позвонила ветеринару. Ничего, спросила я, что ворона использует церезит в качестве закуски? На что Сережа бодро сказал, что он знавал ворон, которые глотали гвозди и канцелярские скрепки — и ничего.

Пример с гвоздями меня успокоил, и я перестала искать на Варварином лице признаки дискомфорта.