Красная линия метро - Владимир Евменов

В памяти всплыл случай из детства. Это произошло незадолго до кончины матери. Она тогда пребывала в жутком угнетенном состоянии: дом забросила, нигде не работала, почти ничего не ела и практически все время проводила в спальне, лежа на кровати с отсутствующим взглядом. Даже ежедневные отцовские побои не оказывали на нее никакого воздействия, она попросту не реагировала на причиняемую ей боль. Такая реакция со стороны жены вскоре не на шутку озадачила отца: тот определенно не знал, как поступать ему дальше. Ведь кроме угроз и побоев, других аргументов Колкин-старший никогда не имел.

И вот тогда, не придумав ничего лучшего, раздосадованный папаша пошел на крайние меры. Как объяснил он сыну в привычной для себя манере, привести бабу в порядок может только другая баба. И тем же вечером он привел в дом бомжиху с мусорного полигона. То была дама неопределенного возраста. В грязной одежде, до тошноты вонючая и абсолютно беззубая, она противно посмеивалась прокуренным голосом, «отсвечивая» свежим «бланшем» под левым глазом.

Распив с ней на кухне водки, отец негромко скомандовал новой знакомой:

— Раздевайся, Любка, и айда в спальню.

Без малейшего стеснения скинув свое тряпье посередине кухни на глазах у четырнадцатилетнего Сашки, Любка послушно прошаркала в спальню. Отец двинулся следом.

Остолбеневший подросток так и остался на кухне. Он не мог сдвинуться с места, настолько эта картина не укладывалась у него в голове. И это несмотря на то, что Сашка давно привык, что семейная жизнь родителей заметно отличается от того, как живут папы и мамы его друзей.

Все действо в спальне продолжалось не более десяти минут, после чего батя и Любка вернулись на кухню. На одутловатом лице алкоголички играла все та же бессмысленная улыбка.

Бомжиха неспешно оделась, допила из стакана водку и, ничего не говоря, направилась в сторону входной двери. Голый отец так и остался сидеть за столом. Он молчал и курил.

— Сука, ничего ее не берет. Как лежала бревном, уставившись в потолок, так и до сих пор лежит. Даже не шевелится… — угрюмо резюмировал он попытку привести мать в чувства.

— Батя, — решился, наконец, обратится к безбашенному папаше Сашка, — а, может, мы ее к врачам свезем? Может, там ей помогут?

Колкин-старший поднял на сына мутный взгляд и глухо произнес:

— Ни хера эти врачи никому помочь не могут. Вот я у них почти восемь лет на спецзоне провел, и что? До хрена они мне помогли? — он явно начинал заводиться, а это был плохой знак.

Сашка не раз испытал последствия таких перепадов настроения на собственной шкуре.

— Разве что ума там немного поднабрался, — тем временем продолжил батя, — да узнал от бывалых людей как к тварям ментовским больше в лапы не попадаться. А баб как любил мочалить почем зря, так и до сих пор люблю. Разве что зубы перестал вырывать. И то, потому что надоело…

На тот момент Сашка уже знал, что отец тянул срок ни на какой не «зоне», а в психбольнице особого типа, а потому все его слова об отсидке уже давно не принимал за чистую монету. К тому же у него хватало друзей, что постарше, кто по разным причинам уже заимел ходы-выходы в криминальный мир, начинающей меняться буквально на глазах постперестроечной Москвы конца восьмидесятых. Что говорить, если и он, еще на тот момент школьник, чтобы иметь личные деньги на сигареты и пиво, время от времени барыжил по-маленькому. Правда, отца он остерегался до сих пор, а потому свои коммерческие успехи скрывал от него самым тщательным образом.

— Может в больнице ей все-таки помогут? — настаивал сын, хотя знал, что настойчивостью может лишь еще больше разозлить отца.

Так, собственно, и произошло. Колкин-старший внезапно побагровел, вскочил из-за стола и, шагнув к сыну, по старой привычке схватил того пальцами за ухо.

— Сашко за ушко, да на солнышко… — начал он было любимую присказку, но внезапно осекся.

Четырнадцатилетний подросток был практически одного с ним роста, и тянуть сына за ухо вверх оказалось весьма проблематичным занятием. К тому же Сашка на этот раз не поддался, а вместо этого, схватив отца за запястье, с силой потянул вниз.

— Это что такое? — опешил Колкин-старший. — Бунт на корабле?!

Он не мог поверить собственным глазам: сын впервые в жизни посмел его ослушаться. А учитывая, что и в сегодняшней затее с супругой он так же потерпел фиаско, бывший зек оторопел.

Чем могла закончиться эта ссора, предугадать было несложно. Колкин-старший в гневе был лют и страшен, запросто мог и ножиком пырнуть, и размазать сынка физиономией по стене. Да что угодно мог сотворить в порыве неконтролируемой звериной ярости. Только к счастью для обоих, погасить возникший конфликт взялась невесть откуда появившаяся мать.

С растрепанными и распушенными по плечам волосами, изможденная и худая как палка, Лидия Марковна Юцевич серой тенью возникла в дверном проеме кухни.

— Ваня, не надо. Хватит уже нас мучить, — едва слышно просипела она, отрывисто и тяжело дыша.

— Какой я тебе Ваня, курва? Меня Сергей зовут, или ты вдруг память потеряла? — он угрожающе навис над ней, полностью позабыв о непослушном сыне. — Щас я тебе все напомню!

— Отец, я и так все знаю! — нервно выкрикнул у него за спиной Сашка. — Мать давно все про тебя рассказала. Ты мне лучше скажи, это правда, что ты убил дядю Сережу, чтобы забрать его паспорт?

С вытянувшимся от удивления лицом, Колкин-старший стал медленно разворачиваться в сторону сына.

— Чего?! — взревел он нечеловеческим голосом, запинаясь через слово от разрывавшего его на части негодования. — Ты… ты… вы, что… здесь… совсем поохренели… что ли? Я вас, сучат, значит, кормлю… пою… одеваю… а вы, твари, против меня вон что задумали?.. Ментам меня сдать захотели?!

— Никто тебя ментам сдавать не собирается, — так же тихо и монотонно произнесла мать. — Ты просто дай нам немножко пожить так, как мы сами того хотим. А не как тебе угодно… Да ты даже не мне — моя песенка уже давно спета, — ты Сашке дай пожить. Сын ведь не виноват, что ему такие родители достались…

Сообразив, что никто на него заявления в милицию писать не собирается, глава семейства немного успокоился. Молча нагнувшись, он поднял валявшиеся на полу семейные трусы, натянул их на себя и он вновь уселся за стол. Вылив остатки водки в стакан, одним быстрым движением он опрокинул содержимое себе в глотку. Одобрительно крякнув, мужчина занюхал прием водки хлебной горбушкой, после чего, проведя